Именно моя мать, не переносившая Павла на дух, заставила отца отклонить всех его кандидатов и в конечном счете повлияла на ход событий. Может, мы и предусмотрительные евреи, – сказала она, – но этот Павел – настоящий антисемит, и еще одного такого я у себя в доме не потерплю.
Я вспомнил тот разговор, словно запечатлевшийся на фотографии Оливера. Значит, он тоже еврей, подумал я тогда.
А потом я сделал то, что хотел сделать весь вечер. Я притворился, что еще не знаю, что за тип этот Оливер. Сейчас – прошлое Рождество. Павел все еще пытается убедить нас выбрать его друга. Лето еще не началось. Оливер, скорее всего, приедет на такси. Я возьму его чемодан, покажу ему комнату, отведу по отвесной лестнице на пляж, к камням, а позже, если успею, покажу ему наши владения, поведу его к старой железной дороге и расскажу ему о цыганах, живущих в заброшенных вагонах с королевской эмблемой Савойской династии. Спустя несколько недель, если будет время, мы отправимся на велосипедах в город Б. Остановимся чего-нибудь выпить. Я покажу ему книжную лавку. А потом – откос Моне. Ничего этого еще не было.
О свадьбе Оливера стало известно следующим летом. Мы отправили подарки, а я еще и написал от себя пару слов. Лето пришло и ушло. Мне часто хотелось сообщить ему о его преемнике и во всех деталях расписать истории о моем новом соседе по ту сторону балкона. Но я так ничего и не написал. Я отправил ему одно-единственное письмо – год спустя, в котором сообщил, что Вимини умерла. В ответном письме он обратился ко всем нам, выражая свои соболезнования. В то время он путешествовал по Азии, поэтому письмо добралось до нас много позже, и его реакция на смерть Вимини не только не помогла залечить открытую рану, но и напротив – разбередила уже затянувшуюся. Рассказывая ему о Вимини, я словно переходил последний связывающий нас мост, поскольку было ясно: мы не будем упоминать ни то, что между нами было, ни даже сам запрет на упоминание. В своем письме я также сообщил ему, в какой американский университет поступил, на случай, если отец, который вел активную переписку с каждым из наших летних постояльцев, еще не сообщил ему об этом. По иронии, Оливер ответил на мой итальянский адрес – и это тоже послужило причиной для задержки.
Затем наступили годы тишины.
Реши я описать свою жизнь людьми, с которыми делил постель, их можно было бы распределить по двум категориям – до и после Оливера, – и величайшей наградой для меня была бы возможность подвинуть эту разделительную черту вперед во времени. Однако были и другие – те, кто помог мне провести новые рубежи, разбить жизнь на отрезки До Х и После Х, те, кто принес мне радость и боль, кто сбил меня с верного курса и даже те, после кого все осталось как прежде.
Таким образом, Оливер, так долго бывший центром моей вселенной, в конце концов приобрел преемников, а они либо затмевали его, либо уменьшали его значимость до крошечной точки, превращая в первый указатель на моем пути, в маленький огненный Меркурий по дороге к Плутону и дальше, дальше… Подумать только, – говорил я себе, – во времена Оливера я даже не знал о существовании того-то, жизнь без которого теперь была невообразима.
Однажды летом, пока я был в Америке, спустя девять лет после его письма, мне позвонили родители.
– Никогда не угадаешь, кто приехал к нам на два дня! Он поселился в твоей бывшей спальне и стоит сейчас прямо передо мной…
Конечно, я догадался, но сделал вид, что не знаю.
– Одно то, что ты притворяешься, уже о многом говорит, – прежде чем попрощаться, усмехнулся отец.
Потом родители стали шутливо спорить, кто отдаст свою трубку Оливеру, и, наконец, прозвучал его голос.
– Элио, – произнес он сквозь шум голосов моих родителей и детский смех.
Никто не произносил мое имя так, как он.
– Элио, – ответил я, не только возвещая, что я у телефона, но и напоминая о нашей старой игре и показывая: я ничего не забыл.
– Это Оливер, – сказал он.
Он – забыл.
– Мне показали твои фотографии, – продолжил он. – Ты совсем не изменился.
Он стал рассказывать о двух своих сыновьях, которые прямо сейчас играют в гостиной с моей матерью, одному шесть, другому – восемь. Я непременно должен познакомиться с его женой, он так счастлив снова быть в этом доме, я и представить себе не могу… Это самое красивое место на земле, – сказал я, намекая, что счастлив он поэтому. Ты не представляешь, как я счастлив снова быть здесь. На линии пошли помехи; он передал трубку обратно моей матери, и я услышал, как она что-то ласково ему говорит.