Госпожа Кнаус весело рассмеялась.
— Ну а крестница сильно увлечена им?
— И да, и нет. Вы знаете, как она непостоянна. Вспомните, как она быстро утешилась, когда вы ее жениха выслали из Петербурга.
— А знаете что, моя дорогая? — воскликнул Шварц. — Ведь этот Зиммер похож на того черномазого.
— Да. Мы все это находим.
— Стало быть, крестнице еще легче в него влюбиться. По старой памяти или за сходство. Что же? Если он окажется таковым, каким мне теперь сдается, — пускай. Все-таки «фон». А этим пренебрегать нельзя.
XII
На другой же день Зиммер явился в управление, где властвовал г-н Шварц. Прошло около двух часов, прежде чем он был вызван в свой черед. Комната, в которой он дожидался, была предназначена для просителей и для всех лиц, являвшихся к Шварцу со своим делом.
В числе прочих дожидался старик лет семидесяти, очевидно дворянин и, вероятно, не из последних в Петербурге. Он был настолько благообразен и привлекателен своими большими, старчески-спокойными глазами, в особенности грустью, будто разлитою во всем лице, что Зиммер невольно присматривался к нему. Если бы не обычай бриться и носить пудреный парик, то, конечно, этот благообразный незнакомец был бы с большой снежно-белой бородой и снежно-белыми волосами.
Когда два человека, вызванные один за другим к Шварцу, образовали пустое пространство между Зиммером и стариком, молодой человек невольно, сам не зная почему, пересел ближе к нему и заговорил с ним. Разумеется, разговор был о пустяках. Касаться каких-либо вопросов, помимо погоды, было опасно, а тем паче в стенах самого управления, где чинилась жестокая расправа, быстрая и беспощадная, надо всеми, кого произвольно причисляли к врагам герцога.
Несмотря на то что старик ничего особенного не сказал, молодой человек понял, что старик попал в беду. Он является почти поневоле объясниться, но надежды спастись от беды, которая над ним стряслась, конечно, не имеет никакой.
Зиммер, вероятно, тоже понравился старику, потому что он назвался и просил его к себе в гости.
Это был отставной полковник Бурцев. Он прибавил, несколько грустно улыбаясь, что видит теперь очень мало людей, новых знакомых страшно избегает, но что Зиммер ему особенно понравился — Бог весть почему.
Пока они говорили, Шварц продолжал принимать, и наконец в комнате осталось только три человека. Первым из трех был вызван Зиммер. Пройдя небольшую комнату-полукоридорчик, где дежурил чиновник, вызывавший всех по очереди, Зиммер вошел в большую комнату и был сразу несколько удивлен тем, что нашел в ней. Господин Шварц сидел за длинным письменным столом, где лежали кипами бумаги, но что поразило Зиммера — это были шкафы с бесчисленным множеством книг. На столе, на окнах, даже на полу виднелись большие печатные листки. И только благодаря тому, что Зиммер сам был человек грамотный и отчасти просвешенный, он понял, что эти печатные листки — газеты.
Когда он появился в дверях, Шварц выговорил тихо ту же фразу, что и у г-жи Клаус:
— Подойдите ближе! Вот сюда! — И он показал через стол.
Когда Зиммер подошел, он своими маленькими, проницательными глазами долго всматривался в молодого человека, как бы впился в него. Постороннему наблюдателю показалось бы, что молодой человек нравится умному и дальнозоркому человеку, искушенному во всякого рода путаных делах, но вместе с тем его опыт, или дальновидность, или способность читать чужие мысли, рыться глазами в потемках чужой души заставляют его поневоле относиться к этому молодому человеку несколько недоверчиво.
Помолчав несколько времени, Шварц опустил глаза и вымолвил, — конечно, по-немецки:
— Расскажите мне всю свою жизнь с рождения и до сего дня. Где вы родились, где вы жили, что делали? Предупреждаю вас, что впредь я буду изредка задавать вам те же вопросы касательно вашего прошлого, и если в чем-либо, хотя бы в какой мелочи, явится вдруг противоречие, то вы немедленно будете уволены от той должности, в которую я вас теперь определю. Память у меня хорошая, все, что вы скажете теперь, я запомню и даже вкратце запишу. Ну-с, говорите!
Зиммер был готов к этому, предвидел, с чего начнется разговор с Шварцем. Доротея еще вчера вечером предупредила его об этом. Всю ночь, плохо спав, вернее, почти не смыкав глаз, Зиммер приготовил мысленно свое жизнеописание, даже с подробностями, и теперь он бойко, сжато, ясно рассказал все свое прошлое пытливому и хитрому сановнику.
— Ну, я вижу, господин фон Зиммер, что вы дельный молодой человек. Даже не по годам разумный и рассудительный. Тем лучше для меня. Объясните мне теперь подробно, каким образом могли вы забыть язык ваших дедов и прадедов? По вашему ответу я буду, может быть, в состоянии по крайней мере вас оправдать. До чего иной выговор может изменить и обезобразить наш прекрасный немецкий язык! — воскликнул Шварц с неподдельным ужасом в голосе. — Ну-с, говорите.
Зиммер заговорил твердо, но изредка делая ошибки в произношении: все-таки волновался.
— Я не виноват в том, что позабыл свой родной язык. Я маленьким мальчиком попал в Россию, и вокруг меня не было ни единого человека, с которым бы я мог говорить по-немецки и от которого мог бы слышать тот же язык. Но так как я любил свой язык, то я сам с собой наедине разговаривал. Если бы не это, то я бы теперь, быть может, не знал даже ни единого слова по-немецки. Когда я стал несколько старше, мне было лет пятнадцать, то я старался доставать себе с величайшим трудом немецкие книги и много читал. Это помогло мне не утерять способности объясняться, но книги не могли мне помочь усвоить и сохранить настоящий немецкий выговор. Позднее, когда мне было уже около двадцати лет…
— Довольно! — перебил Шварц. — То, что вы сказали, делает вам честь. А ваш выговор, по совести, по правде… порядочный…
Разумеется, лицо Зиммера просияло… Он сразу вполне овладел собой и смотрел уже иначе.
— И правду сказать, — продолжал Шварц, — если ваш выговор не хуже выговора Карла, то вы менее виноваты, чем он. Живя в своей семье, он мог бы говорить по-немецки ежедневно, с утра до вечера, а между тем, я знаю, он говорит постоянно по-русски и только со мной да вечером кое с кем объясняется на родном языке. А вы, как оказывается, живя один-одинешенек, могли совершенно свой язык забыть. Ну-с, господин фон Зиммер, близкой родни у вас нет, говорите вы?
— Нет-с! — отозвался молодой человек.
— Сирота? — вымолвил, улыбаясь, Шварц.
— Точно так-с…
— Тогда надо поскорее вас женить! — засмеялся сановник милостиво, но покровительственно, как бы снисходя…
Господин Шварц был, однако, видимо, доволен исповедью молодого человека. Затем он стал еще довольнее, когда узнал, что Зиммер очень порядочно читает и пишет, равно и по-русски, и по-немецки. Только за немецкое правописание Зиммер вполне ручаться не мог, прибавив, однако, что за полгода постарается сделать успехи.
— Ну, писать вам много не придется, — сказал Шварц, — а все, что придется, будет так похоже одно на другое, что можно сказать, что вы в продолжение целого месяца будете на бумаге повторять одни и те же слова.
Затем он объяснил, что он берет Зиммера в управление и отдаст его под начальство человека еще молодого, но опытного дельца и советует Зиммеру с ним поладить и у него уму-разуму поучиться.