— Не-ет, не так, — вступил извозчик. — Я слышал, будто барыня эта ангел была настоящий, хворых, недужных спасала, да муж ей, бедняжке, попался чуть не сам дьявол: крепостных своих до смерти порол, а она только вступится, так и ей доставалось…
— Да барин Рашетовский сам-от святой был, на церкви жертвовал, нищим подавал, никому слова вспоперек не сказывал; а вот супруга ихняя, вот она…
— Когда? — слабым голосом перебил я очередной виток басен. — Когда был пожар в доме Рашетовских? Выжил кто-нибудь?
Извозчик вместе с городовым с любопытством поглядели на меня.
— А почитай, лет десяток тому будет, ваше благородие. Какой там выжил — ни камешка не осталось. Место там, говорят, нехорошее, никто строиться не стал — так и стоит пустое, летом все лебедой да полынью зарастает, а зимой сплошь сугробы лежат.
— Место нехорошее, проклятое как будто, — подтвердил извозчик. — Лошади его боятся, как мимо едешь, все хрипят, пятятся да на дыбы норовят. Это вот, когда кровь невинную где прольют али душа успокоиться не может… Вот у нас в селе было дело…
Дальше я уже не слушал. Я вдруг нащупал у себя в кармане бумагу, сложенную привычным мне образом — так, как я обыкновенно складывал все важные бумаги. Я похолодел: вспомнилось мне, как мы ехали с Дашей от вокзала, как я нащупал в кармане письмо… Дрожащими руками достал я бумагу и развернул, уже готовый увидеть французский текст, выписанный твердым почерком Ольги Аркадьевны, а внизу письма — адрес. Я зажмурился, но, когда мы проезжали под фонарем, сделал над собой усилие и открыл глаза, на всякий случай заслонив бумагу от Даши…
Затем я глубоко вздохнул и откинулся на жесткую спинку извозчичьих саней. Передо мной был чистый лист.