— Да ведь… Вы же говорить изволили…
Но я перебил его; мне хотелось скорее уже добраться до родственников, представить им мою сестру. Я сунул извозчику монету и поставил на землю Дашин сундучок и узел с вещами. Даша с любопытством разглядывала дом, но тут мне на глаза снова попался извозчик: он расширившимися глазами смотрел то на дом, то на нас с сестрой и, наконец, точно опомнившись, начал нахлестывать лошадь.
Нам, однако, было уже не до него. Я стал звонить в колокольчик; довольно долго никто не отзывался, а я был уверен, что нас разглядывают из окон: темная штора в окне второго этажа как будто дрогнула. Потом я перестал звонить и прислушался: есть ли какие-то звуки в доме? Я ничего не слышал.
Дверь распахнулась внезапно и бесшумно, так что мы вздрогнули от испуга. На пороге стояла немолодая женщина в темном платье, гладко причесанная; меня поразило, как она уставилась на нас без всякого выражения, пустыми глазами — ни удивления, ни вопроса.
— Здесь ли живут Александр Николаевич и Ольга Аркадьевна Рашетовские? — откашлявшись, проговорил я.
Служанка молча отступила, пропуская нас внутрь. Уже взойдя в переднюю, а после — в гостиную, я поразился вторично: в доме стоял странный могильный холод, точно печей не топили уж несколько лет; воздух был затхл. Я огляделся: гостиная была роскошно убрана, с мягкими диванами и креслами, начищенными канделябрами, потолок украшала затейливая лепнина, паркетный пол блестел, а в камине, украшенном фигурными изразцами, весело потрескивали дрова — никаких следов запустения. Было полутемно — служанка зажгла три свечи.
«Очень странно, — подумалось мне. — Дрова горят, ни следа пыли, а точно в склеп взошли».
Безмолвная служанка принесла поднос, на котором был сервирован чай. Даша спросила ее о тетушке, но ответом было молчание: женщина посмотрела сквозь нее невидящими глазами и вышла.
— Она, должно быть, немая, — произнесла Даша дрогнувшим голосом и поежилась.
Мне тоже было очень не по себе, однако не хотелось пугать сестру еще больше; мне и так было больно представлять, как моя Даша, которую папенька с маменькой самозабвенно любили и нежили, будет жить в таком склепе. Мы подошли с Дашей к окну, занавешенному плотными шторами; отогнув штору, сестра внимательно вгляделась в туманные очертания улицы, затем начала развязывать тальму…
…Давешняя горничная возникла около нас так внезапно и бесшумно, что Даша вскрикнула от неожиданности. Казалось, служанка появилась прямо из стены. Она помогла Даше снять плащ и шляпку и удалилась.
— Как… Как она вошла, ты видел? — пробормотала сестра. — И руки у нее такие ледяные… Страшно мне что-то, Ваня.
Клянусь, в эту самую минуту я уже хотел предложить Даше уйти из странного дома подобру-поздорову; меня останавливало лишь сознание, что в этом случае ее мечта быть ближе ко мне разбивается в прах. Во всем Петербурге мы не знали ни единой души, кроме дяди с тетей и моих друзей по военному училищу, поселить же такую молодую девушку у чужих людей я не считал возможным; тем временем мне самому пора было приступать к учению. Оставалось одно: возвратиться в Ораниенбаум, упросить подругу матушки принять Дашу у себя, пока найдется место в пансионе.
Я уже собирался предложить сестре идти, как вдруг она вгляделась в дальний угол гостиной и испуганно взвизгнула. Я посмотрел, куда она указывала дрожащим пальцем. Оказывается, все это время мы были не одни! Там, в углу, в высоком кресле, напоминающем трон, сидел человек, одетый в весьма старомодный коричневый сюртук с бархатным воротником и пестрым муслиновым галстуком. Он не смотрел на нас; его неподвижные темные глаза уставились куда-то в стену, поверх наших голов. Мы не могли оторвать от него глаз; казалось, человек этот еще не стар, его лицо не бороздили морщины, а волосы не были тронуты сединой — но он был настолько изнуренным на вид, что казался едва живым. Неужели это хозяин дома?
— Рашетовский Александр Николаевич, ваш дядюшка, — раздался позади нас старческий голос. Мы с Дашей подскочили и обернулись, испытав, впрочем, настоящее облегчение от того, что услышали, наконец, человеческую речь.
Сзади стоял маленький старичок, по виду — лакей; верно, он состоял при дядюшке. В отличие от самого дяди и странной служанки, он выглядел почти обычно: почти — потому, что его глаза тоже были неподвижны. Когда он обратился к нам, улыбаясь, то улыбались только его губы.
— Вы дядюшке прислуживаете? Вас как звать? — начал спрашивать я, но Даша меня перебила.
— Постой же, Ваня: невежливо! Надобно же дядюшке представиться…