— Эй, ты! — позвал он паренька. — Поди сюда, поближе. Поди-поди, не бойся.
Мальчик несмело приблизился. Он стоял, уставившись на собственные босые ноги, и не смел взглянуть в лицо барину.
— Ты это чей такой? Как звать?
— Федькой, барин… — пробормотал мальчишка.
— Грамотен? — с улыбкой спросил его Рашетовский.
— Не… — мальчик помотал кудлатой головой.
— Ишь ты! Откуда ж ты Лермонтова знаешь? Стихи, которые сейчас читал?
Выяснилось, что Федьку посылали в барский дом работать в саду, и он сквозь открытые окна частенько слышал, как учитель сыновей Рашетовского, Саши и Николеньки, занимается с ними словесностью и разучивает стихи. Обладая прекрасной памятью, Федька выучивал их едва ли не с одного раза. Однажды он попробовал прочесть особенно полюбившееся вслух — и пришел в такой восторг, что стал читать сам себе все, что сумел запомнить — а запомнил он немало.
— Матрена! — закричал Рашетовский. — А ну-кось, проводи ко мне сюда этого лицедея.
Федьку привели к нему в комнату, и Рашетовский заставил его читать наизусть стихи и отрывки из поэм. Несомненно, мальчишка обладал не просто сильной памятью — он читал страстно, с увлечением; казалось, то, что барин слушает очень внимательно, не только не смущало, а, наоборот, раззадоривало его. Приглядываясь к нему, Рашетовский заметил, что, несмотря на заношенную одежду и дурную прическу, Федька обладал красивыми и тонкими чертами лица, большими чистыми глазами и был хорошо сложен. А когда он принимался читать, глаза его блестели, голос дрожал от восторга; в эти мгновения он казался едва ли не принцем, по недоразумению одевшимся в рубище. Впрочем, едва заканчивалось стихотворение, он снова конфузился, опускал взгляд и отвечал на вопросы барина, еле слышно бубня себе под нос.
Матрена исполняла в доме обязанности экономки и знала все про всех в селе. Про Федьку болтали, будто он сын крепостной девки Акулины и ее барина, молодого князя В., их ближайшего соседа, который четырнадцать лет назад был влюблен в эту Акулину. Его же мать, узнав о связи сына и крепостной, поспешила продать Акулину, уже носившую ребенка от князя. Более точных сведений, от кого Акулина родила мальчика, не было, а к Федьке намертво прилепилось прозвище «Князек».
От этой истории романтично настроенный Рашетовский пришел в совершенный восторг. Даже если все это было вымыслом, Федька-то и впрямь имеет недюжинные способности! А если его умыть, приодеть, подучить малость…
Рашетовский, несмотря на изумление супруги, приказал тотчас взять Федьку «в комнаты» в качестве воспитанника да заставить учиться вместе с барчуками. Мария Ивановна, едва веря своим ушам, пыталась убедить супруга, что все это сказки про князя В., что Федька — обычный крепостной, прижитый неизвестно от кого, да еще и лентяй: вместо того, чтобы работать в саду, то и дело сидел под окном, уши развесив, и что вместо учения надо его на конюшню отправить да высечь хорошенько. Рашетовский же, будучи в ажитации от того, что открыл недюжинный талант, лишь отмахнулся.
— Вы не понимаете, Мари, — в присутствии Федьки и сыновей вскричал он по-французски. — Это же дарование! Это будущий великий актер! Вы только послушайте, как он читает Лермонтова — чудо! Страсть!
Практичной же Марии Ивановне пребывание этого «чуда» за одним столом с собственными сыновьями казалось унизительным и абсурдным, но она хорошо знала своего романтического супруга: уж если тот забрал что-то в голову, спорить было бесполезно. Поэтому она смирилась, затаив в душе на Федьку досаду и злость.
Сыновья Рашетовские, которым волею папаши навязали общество крепостного, отнеслись к Федьке совершенно по-разному. Младший, Николенька, очень похожий на отца, был мальчик простого и доброго нрава и скоро начал весело заговаривать с Федькой, тащить его в детскую, чтобы показать игрушки, старался втянуть в общие забавы. Но Саша, любимец матушки, довольно холодный и сдержанный по характеру, хотя и не проявил недовольства папашиной затеей, но в душе разделял раздражение матери. Он негодовал, как это папаша ни с того, ни с сего решил взять в воспитанники крепостного — и только привычка ничего не предпринимать, не подумав, подсказала ему молчать. А поразмышляв, он рассудил, что высказывать папаше свое недовольство делу во вред, ибо тот лишь рассердится да оборвет… Папаша же — человек увлекающийся, то вспыхнет, то остынет — даст Бог и сам к Федьке-оборванцу переменится.
Но время шло, а Николай Алексеевич не только не охладел к Федьке, а все больше к нему привязывался. Застенчивый и неотесанный, тот обладал огромными способностями к учению, был усерден, любознателен — учителя не скупились на похвалы. Светские манеры, поначалу дававшиеся ему с огромным трудом, Федька усваивал все быстрее. С Николенькой они уж стали друзьями, а от Саши Федька держался на почтительном расстоянии, величал его не иначе, как «вы, барин», и не допускал ни малейшей фамильярности. Видимо, помимо таланта к учебе и театру, Федька имел большой врожденный такт и инстинктивно чуял, как следует вести себя с окружающими. Все в доме Рашетовского как-то быстро приняли и полюбили его — все, кроме барыни, которой Федька старался как можно реже попадаться на глаза. И Саша, по-прежнему недолюбливая его и ревнуя про себя к папаше, все-таки невольно восхищался Федькиной обходительностью, любовью к учебе и чтению. Читать он выучился почти мгновенно, с удовольствием читал им с Николенькой вслух и никогда не отказывал, если его просили переписать начисто в тетрадь или пересказать на память утренний урок.