Какой-то грязный царевич-оборванец в вонючих обносках посмел запихнуть меня в нагрудный карман своей засаленной куртки, чтобы продать на какой-то толкучке, словно жалкую рабыню?
О, Чернобог! Ты слишком суров ко мне!
Этот человек испытывает мое каменное терпение, но месть – это блюдо, которое надо подавать холодным, поэтому я обязательно отплачу этому гадкому, мерзкому…
– Хватит квакать, красавица, – тихо пробормотал бродяга и похлопал себя по карману. – Не привлекай внимание. Меня вообще-то ищут. Будь умницей.
Быть умницей?!
Да я сейчас надорву жилы, но сделаю так, чтобы тебя схватили и отрубили голову, проклятый смертный!
Еще какое-то время и дико и яростно квакала, мерно покачиваясь в темноте, а потом погрузилась в некое подобие сна, из которого меня вырвал гул вопящих голосов:
– Покупаем свежую кровь! Свежая человеческая кровь! Для черных обрядов, порчи и злобного колдовства!
– Чудесное зелье! Омолаживает с первого глотка. Правда, есть побочный эффект – кожа может отвалиться, старая, конечно. Новая потом отрастет. А вот и мазь, которая усилит ее рост!
– Говорящий попугай, одержимый духом злобной болотной ведьмы! Предскажет будущее всего за один рубий! Подходи, налетай, судьбу узнавай!
Высунув голову из кармана, я потрясенно квакнула.
О, черные боги.
Я впервые была на этой самой толкучке, и этот балаган напомнил мне табор бродячих шутов, которые по ошибке забредали в мои леса, чтобы бесследно сгинуть на жертвенных алтарях.
Мы были в деревянном городишке, построенном на болоте, улицы которого были вымощены почерневшими от сырости досками. Со всех сторон нас окружили грязные дырявые палатки, в которых хромые, косые и горбатые смертные продавали хлам, на который не позарится даже нищий.
Закопченные желтые фонари с трудом разгоняли клубы плотного тумана, клочьями висевшего над землей. Сквозь марево были едва видны луковичные деревянные купола прижавшихся друг к другу резных перекошенных домишек.
Да уж, в мое время даже крысы жили лучше.
Вдруг царевич-оборванец схватил меня за лапу и отдал уродливой старухе в черной палатке, которая с интересом обнюхала меня горбатым пупырчатым носом, а потом лизнула синюшным языком.
– В ней нет яда. Сто восемьдесят рубиев, – прошепелявила она.
– Э, нет, бабуля. Я самолично осушил, – с усмешкой возразил бродяга и скрестил на груди руки. – Двести.
– Какая же я тебе «бабуля»? Я вообще-то моложе тебя. Это все чернуха и откаты. Яды тоже красоты не добавляют, поэтому за намек на мой возраст – сто пятьдесят рубиев.
– Э, нет, шельма…
– Меня вообще-то Шемахой зовут.
– Не важно! – потерял терпение немытый царевич. – Это чистокровная угарка! На себе проверил!
– Врешь. Ее яд смертелен, – возразила старуха.
– Я запойный отравник. Напоминаю, угарки – вымирающий вид.
– Поэтому ценный и дорогой, – пробормотала в ответ Шемаха и хитро прищурила один глаз. – Его может позволить себе только царь. Или его беглый сыночек.
– Не придумывай, бабуля. Я обычный наемник.
– Как и все мы, – хмыкнула в ответ старая женщина.
– Я сказал, что нашел ее на Морильском болоте? Она сидела на каменном алтаре твоего божества. Того самого, чей идол ты регулярно окропляешь кровью в лесу, поэтому сто девяносто рубиев и точка.
– Сперва я должна ее проверить. Если серебро почернеет, то сделка, – деловито прошепелявила женщина и вонзила иголку в мою правую лапу.
***
– Твою ж мать! – выругался царевич и вдруг подпрыгнул на левой ноге.
Боли я не ощутила – так, легкий укол, словно комар укусил, зато левый сапог царевича-оборванца моментально набряк кровью, словно кто-то пробил его невидимой стрелой.
Серебряная игла почернела и упругий мешочек, набитый рубиями, перекочевал из морщинистых рук старухи к вонючему бродяге, который, ругаясь, старательно перевязывал рану на ступне.
Вдруг, довольно хмыкнув, Шемаха ткнула мне в правый глаз желтым сломанным ногтем, и я возмущенно квакнула, но мой крик заглушил поток отборной мужской брани.
– Мой глаз! Прекращай, иначе кишки выпущу, – пригрозил старой женщине немытый.
– Глаз. Точно. Один красный, а другой черный… это не лягушка, – прошепелявила в ответ Шемаха и с интересом уставилась на царевича, яростно трущего правую глазницу.
– И кто же? Леший? – зло отозвался беглый.
– Ведьма.
– Сама ты ведьма!
– Я говорю, ведьма на тебя порчу поставила, сынок. Очень сильную. Через эту лягушку. Кто ей вред причинит, тот и тебя убьет. Любопытно, наоборот действует? Надо проверить, – пробормотала старуха, схватила оборванца за руку и уколола иглой его указательный палец.
На моей лапе вспучилась кровавая горошинка.
О, черные боги. Только не это.
– Так это ты, наверное, порчу и поставила? – с ухмылкой спросил вонючий царевич, пронзив лицо старухи убийственным взглядом.
– Зачем же такой ингредиент на глупости тратить?
– Тогда сними ее!
– Не я ставила, не мне и снимать.
– Я заплачу.
– Я сама заплачу, чтобы узнать, кто это сделал. Это очень древнее и сильное колдовство. Люди так уже не умеют, – со вздохом ответила Шемаха и задумалась.
Конечно, не умеют!
Ни одно ведьме не под силу заколдовать меня даже в теле лягушки! Эти чары наложил на меня Чернобог, и только он может их снять!
Проклятие.
– Квакни один раз, если ты слуга ведьмы, – вдруг пробормотала старуха, и я молча выпучила на нее глаза, хотя мне было что ей сказать о своем высоком статусе.
– Квакни два раза, если считаешь меня красавчиком, – передразнил Шемаху беглый царевич.
Каменный круг, конечно, не порча, но свою гиблую роль сыграл – теперь я связана не со своим телом в гробнице, а с этим идиотом.
– Квакни три раза, если обладаешь человеческим разумом, – прошепелявила старая женщина, и я послушно три раза квакнула, хотя разум у меня определенно божественного происхождения.
– Вот видишь, сынок, это мудрая лягушка, колдовством наделенная.
– Да ты с ума сошла, старая! Это просто совпадение! – воскликнул оборванец и раздраженно прикусил губу.
– Тогда квакни тринадцать раз, если понимаешь мою речь, – сказала мне Шемаха, и в гробовой тишине я тринадцать раз квакнула:
– Как. Же. Меня. Достало. Быть. Лягушкой. Любой. Ценой. Я. Разорву. Эту. Связь. Клянусь.
Глава 4. Корчма Боли
– Бродягам нельзя, – прогрохотал здоровый охранник и схватил царевича-оборванца за грязный рукав куртки, перекрыв вход в приземистую деревянную нору, над которой висел кусок облупившейся таблички «Корчма Боли».