А как перекосит оборванца, когда он проснется и узнает, что его везут на казнь?
Четыре тысячи восемьсот двадцать три удара его сердца – столько мы тащились в телеге по ухабистой склизкой дороге, окруженной стенами темного леса, а потом еще две тысячи четыреста пять ударов – по деревне, похожей на большой муравейник, в центре которой на холме стоял большой деревянный терем.
Когда-то давно он, видимо, был разукрашен яркими красками, а теперь – облез и покосился.
Пять тощих башенок венчали коричневые луковичные купола, из-за чего постройка больше смахивала на засохший букет тюльпанов.
Моя лягушачья морда, наверное, стало еще зеленее, когда я увидела, что весь царский двор завален навозом.
– Великий Тарнхолм, – с гордостью сказал возница, когда телега остановилась возле грубо сколоченных деревянных ворот, после чего беглого царевича швырнули в темницу, похожую на обитый железом коровник.
О, черные боги! Неужели все так и закончится?
– Мы все умрем, – вдруг задумчиво произнес немытый царевич, придя, наконец, в сознание. – Спаси нас. Ты же вроде мудрая жаба, колдовством наделенная. Проквакай и призови нечисть. Я хочу жить. А ты? Чего молчишь? Жить не хочешь?
Хорошая попытка, смертный, но я уже несколько тысяч лет как мертва. Если умрет этот носитель, я вселюсь в другой. Какая разница? Одной лягушкой меньше, одной лягушкой больше.
Его слова вдруг заставили меня задуматься.
О, черные боги, а вдруг я растратила всю свою личную силу?
Я не могу так рисковать своим бессмертием! Не для того я пролила реки крови и разрушила десятки царств, чтобы в итоге сгинуть навеки! Небытие подождет!
Итак, смертный, слушай меня, великую и могущественную черную жрицу!
Я никому и никогда не помогаю просто так, творить добро – ниже моего достоинства, но сегодня я сделаю исключение.
Ты отравник, поэтому выпей мой яд. Он временно превратит тебя в труп, а потом очнешься где-нибудь в помойной яме и сбежишь. Если тебя, конечно, не расчленят.
Оборванец, конечно же, ничего не понял из моих кваков, поэтому я прыгнула ему на лицо – прямо на рот, чтобы этот тупица догадался опустошить мой ядовитый желудок.
Вдруг произошло нечто чудовищное.
Его губы скользнули по моему липкому животу, и это было воистину отвратительно.
Надеюсь, Чернобог, ты сотрешь это воспоминание из Чертогов моей памяти.
***
– Твою ж мать! – выругался немытый царевич и сбросил меня с лица, после чего брезгливо отплевался и несколько раз вытер рот полой грязного кафтана.
Как будто мне было приятно.
Есть, конечно, шанс, что я выживу, но если ошибаюсь, то скоро нас живьем закопают в землю.
Или как сейчас принято у смертных? Сожжение заживо? Утопление? Четвертование?
– Из моей отрубленной головы точно сделают кубок, – вдруг насмешливо сказал оборванец, и я раздраженно квакнула.
В мои времена из головы царственной особы делали мяч, и две группы ритуальных смертников должны были забить его в ворота Чернобога или Белбога, после чего проигравших – убивали, а победителей – убивали с большими почестями.
– Ты постоянно квакаешь. Да у тебя язык без костей, – проворчал царевич.
– Что это с ним? – спросил один стражник другого, заглянув в зарешеченное окно темницы.
– Спятил на болотах, когда скрывался, – ответил ему кто-то.
Лязгнул замок, скрипнула дверь и в темницу вошли двое рослых мужчин в доспехах.
– Вставай. Пора на выход, царское высочество, – сказал один из них и вывел пленника на улицу.
Я обреченно поскакала за ними следом, чтобы не пропустить свою очередную смерть.
Перед облезлым деревянным теремом уже возвели помост, на который нужно было подняться оборванцу, чтобы положить голову на плаху – трухлявый багровый пень, и бесславно сгинуть под унылым пепельно-серым небом.
Я едва успела запрыгнуть на сапог царевича, прилепившись животом, иначе меня растоптала бы нарядно одетая шумная толпа, в мгновение ока заполонившая площадь, ведь смерть – это всегда праздник, особенно если она – не твоя.
О, боги! Что же мне делать?
И вдруг мой взгляд упал на высокого златовласого мужчину в черном кафтане, стоящего рядом с плахой. Он словно сошел с фрески Храма Змей, на которой изображен солнцеликий белый бог, спустившийся с небес на землю.
Я настолько увлеклась созерцанием этого мужчины, что внезапно громко и призывно заквакала.
Немытый царевич глянул на свой сапог, и глаза его удивленно округлились.
– Точно, желание, – пробормотал он, уже стоя на коленях и положив голову на плаху. – Согласно древним законам Тарнхолма я имею право на последнее желание! – крикнул оборванец так, чтобы его услышали даже танцующие на площади скоморохи.
Стало тихо, как на поминальном пире.
– Верно, – нехотя подтвердил златокудрый царевич. – И чего же ты хочешь, брат? Только не проси жизни или свободы. Ты – преступник, и вина твоя доказана. Ты убил младших братьев. Из-за тебя отец болен, поэтому не моли о пощаде.
Брат? Так этот красавчик – старший царевич Здебор?
О, Чернобог, совсем не тот царевич упал на меня на каменном круге! Лучше бы ты соединил меня со старшим сыном, от которого так и веет темной силой!
Гудящая, словно улей, толпа снова затихла, чтобы услышать, что скажет перед смертью преступник, который все молчал, будто ему отрезали язык.
– Если предсмертного желания нет, то на счет «три», – хладнокровно приказал палачу старший царевич Здебор и занял деревянный трон у основания помоста, откуда открывался изумительный вид на казнь, после чего начал отсчет. – Один! Два! Три!
Палач взмахнул топором, и перед моими глазами пронеслась вся моя лягушачья жизнь.
– Вылечу отца! – со всей мочи гаркнул оборванец. – Это желание!
Волна криков и ругани прокатилась по толпе, и в беглого царевича полетели гнилые клубни, овощи и яйца, что означает только одно – в Тарнхолме никто не голодает.
– Так и быть, – милостиво согласился царевич Здебор, едва заметно ухмыльнувшись, и махнул палачу, чтобы тот опустил топор, после чего оборванца под свист и улюлюканье толпы отвели обратно в темницу.
Глава 6. Моровая порча
Еще мгновение назад я была на волосок от гибели, а теперь опять сижу в нагрудном кармане оборванца.
Так и быть, за проявленную смекалку и спасение наших жизней я буду назвать его Хотеном, хотя «Немытый» – подошло бы ему больше.