"Во сне приснилось!" - подумала. И тут же: - Я тебе верю! - Что-то ещё сказать, но что? Мухаммед будто ждал. - Да, милость Бога велика! - тут же вышла поделиться новостью! Не смеют преследовать!
И вскоре мекканцы... - Абу-Джахл к Абу-Лахабу явился:
- Слышал, что племянник твой придумал? У единого своего Бога побывал! Хохочет.
- Чему смеёшься?!
- Неисчерпаемость его придумок умиляет!
- Больного бред воображения!
- Но зато дерзость-то какая!
- Отправить бы его туда навечно!
- Успеем! Пусть прежде позабавит нас!
- Узнать бы, первый кто о том поведал!
- Племянница твоя, он у неё скрывался!
И вышел к мекканцам Мухаммед.
- ... Но если возможно чудо перенесения на Храмовую гору,
вознесения к престолу Бога, то опиши хотя бы
увиденное тобой в пути!
- Сверхъестественной тьмой покрыто было небо!
- Храм хоть увиденный в Эль-Кудсе опиши!
- Я ж говорю - разрушен!
- А город?
Тут вдруг высветился пред Мухаммедом уменьшенный
до размеров ладони Эль-Кудс, и он описал его,
окружённого высокой крепостной стеной.
И Абу-Бакр, ещё в юности посетивший Эль-Кудс, подтвердил
точность картины.
- Но твой шёпот про сон вещий!
- Каюсь, верую и свидетельствую!
- Есть ещё сомневающиеся? - спросил.
- Есть!
- А, это ты, Атаба!.. - Имя, для Мухаммеда не из
любимых, напоминает о вероломном зяте. Но этот - поэт
Атаба - известен по касыде про бег верблюдицы, написана
виртуозной скороговоркой, имитирующей скорость, и вошла в
число семи особо отмеченных, висит на стенах Каабы.
- Что ж, - сказал ему Мухаммед, - дозволенное очевидно,
запретное тоже, меж ними - сомнительное. Кто остерегается
сомнительного, очищается верой, чтоб свершать поступки
дозволенные, а кто не желает расставаться с сомнительным,
совершает дела запретные, уподобляясь пастуху, который
пасёт стадо
в заповедном месте. Если обуян неверием, подойди
со мной к крепостной стене Мекки.
- Чтобы потрогать изъеденные временем камни? На ров
поглядеть?
- Чтоб оставил сомнение. - Вышел из толпы, взобрался с
Мухаммедом на ограду стены. - Хочу, чтоб вгляделся в
даль!.. Видишь верблюжий караван?
- Нет, не вижу.
- Я тоже не вижу, но сейчас, а пролетая, видел: большой
караван, и я опишу его, а ты проверишь, когда он прибудет
сюда через неделю. Запомни: шёлковый паланкин на двугорбом
верблюде! (Сбудется!)
- ... А ещё ты увидишь на той стороне горы Харра, не
поленись, отправься туда: на открытом поле, когда я
пролетал, стояли корова, верблюд и лошадь. Тут молния
блеснула, точно копытом Бурака выбитая, всё кругом
высветилось, ударила по лошади, тотчас убив её!
(33) И вправду: молния в поле убьёт непременно не спокойного верблюда, хоть и ростом высок, не мирную корову, что вровень с конём, а именно коня, неугомонного, горячего, быстрого, искры мечущего из глаз. Так что в грозу стой рядом с коровой или верблюдом, подальше от коня.
Если тотчас пойдёшь, увидишь падаль, пойдёшь завтра
увидишь кости!
- Пойду, так уж и быть (и белели конские кости!), но
ответь: одну из сур своих... - Мухаммед перебил: - Те суры
не мои, Богом явлены!
- Пусть так, неужто Он назвал одну из сур Коровой?
- Мир объясняя, с любого слова можно начинать:
назвали б верблюдом, спросил: Почему не лошадь? *
______________
* Названия сурам давались Мухаммедом, но этот диалог в Мекке не мог состояться: сура Корова явлена не в Мекке, а в Йатрибе-Медине!
... Ещё недавно, когда можно было не опасаться за жизнь, именно Атаба был послан толпой, что внимала Мухаммеду у крепостной стены, к нему домой то случилось в месяц священный рамазан*. Чтоб перестал смущать предсказаниями мекканцев. Взывал к разуму, даже стращал и
______________
* Или, по-арабски, рамадан. Рамазан - написание персидское (на фарси), тюркское, точнее, огузско-тюркское.
грозил. Мухаммед терпеливо ждал, когда тот выдохнется.
- А теперь послушай, ещё какое мне было ниспослано повеление из Книги, строки которой, предчувствующие сомнения твои, коими умножаешь заблуждения толпы, разъяснены вестником и увещевателем для людей, знающих арабский.
(34) Здесь в свитке была изображена, с оперением на кончике, изогнутая стрелка, выводящая за текст. Но куда устремлена или куда летит она, коль стрела? Ответ был получен не сразу, ибо ничто не указывало, никаких примет, на присутствие здесь иного листа, оторванного или отклеившегося. Но если изначально задано было слово "арабский", или "язык", поиск облегчался. И вскоре в той же папке, где хранились материалы и откуда были извлечены листы, отыскалось остриё выпущенной стрелы. Точь-в-точь как та, что была, и даже оперение похожее! И вонзена стрела в искомое - новые листы:
... Но прежде о другом, коль речь о языке: не спросил никто, на языке каком изъяснялись пророки. Или ведом им арабский, Адаму, Нуху? Нелеп вопрос! Но отчего?! Ещё про Джебраила скажи! Что откровения переданы Им через Джебраила на чистейшем арабском? И разговор пророков на арабском? С Мусой? Исой? Спросили и не поверившие, и поверившие. Абу-Бакр? Он подумал о том, но не спросил. Но кто из соратников? Лишь Омар.
"Так было!" - сказал ему Мухаммед. И тот: "Да, так было!" - повторил, не раздумывая, и грозно оглядел присутствующих: посмей кто не поверить!
А другие? Те, кто высмеял? Дескать, ясно что: бредни, ложь, сказки! Тыща их было - ещё одна родилась! Есть непостижимые сферы, где слышится не только проговоренное или произнесённое, но и сказанное не вслух - лишь дуновение мысли, и она постигается, улавливаясь, и слышится. Бог-де знает все наречия, тем более - языки своих посланников? Говори лишь то, во что веруешь! И никого бездумно не повторяй в согласие или в отрицание! Я добр, но ироничен без издёвки! Удел обычный сочинителя! Хотя... - что ж, готов принять и то, и это, и другое! Что то? То - исра и мирадж.
А это?
Это - непостижимое. А что другое? Только что, в сей миг рождённое. Как у бедуина, коими были мои предки? Летит на верблюде, и всё, что взору предстаёт, мимо проносясь, выстроившись в линию, нанизывает строка за строкою. И ты, как он, спешишь выговориться? Другое - тоже тайна.
Но о ней молчок!*
______________
* Невыговоренным осталось наиглавнейшее бедуинское двустишие: Из какого племени ты, бедуин? / Я из тех, кто умирает, если полюбит.
(35) О том, что имеется в виду некий язык, размышляет Ибн Гасан, на котором могли говорить, понимая друг друга, пророки, в данном случае араб Мухаммед с евреями Авраамом, Моисеем и Иисусом, высказано немало суждений. Самое простое - что язык и у тех и у Мухаммеда был семитский. А что до языка других пророков, о том, наряду с общераспространённым (что наличествует некая не постижимая для живущих на этом свете тайна), существует и множество иных суждений [знаток древних языков Ибн Фахм (как выявлено в новейших изысканиях, Ибн Гасан часто раскавыченно его цитирует, не всегда давая ссылку, полагая, что и тот у кого-то заимствовал) утверждает, что пророкам достаточно было, вовсе не встречаясь, постичь истину: в каждом жил каждый, а во всех - Бог, избравший их].
... Не довольно ль отвернувшихся? И они не слушают, не ведают, что сердца их в покровах, уши глухи, а в очах завеса между посланцем и всеми, и явился, чтобы не поклонялись никому, кроме Бога единого, но сказали они: "Если бы пожелал Он, чтобы уверовали в Него, то послал бы ангелов, а мы в то, с чем ты послан, не верим!"
И возгордились, глядя на семь небес, разукрашенных светильниками, забыли о мощи молний: "Кто может нас осилить?! Никто!"
(36) В архиве Ибн Гасана отыскалась запись, где говорится о хронике, точно зафиксировавшей ночное посещение Мухаммедом Эль-Кудса. Авторство приписывается историку Ахмеду бин Йусифу, который со слов посланника Бога Мухаммеда поведал о том своему внуку, тот - ещё кому-то, следует длинный ряд имён. Хроника впоследствии была обнаружена, но не целиком, а двумя частями: первая лишь констатирует: В то время когда Мухаммед отправил посла в Константинополь к румскому [византийскому] императору Ираклию, предлагая ему, а заодно и всем христианам принять ислам [об этом ещё будет], в присутствии императора находился их патриарх [более ни слова!]. Вторая часть, обнаруженная позже, является продолжением первой*.