— Я обещал зайти к матери Элизабет, — сказал я.
— О, Бек… — Шона была готова возразить и все же сдержалась. — А послезавтра?
— Непременно.
Шона схватила мою руку:
— Ты не пропадешь опять?
Я не ответил.
— Я люблю тебя, сам знаешь! В смысле, если бы мне вообще нравились мужчины, ты был бы первый на очереди.
— Я тронут, — ответил я. — Честно.
— Не убегай, не замыкайся в своей скорлупе! Говори со мной хоть иногда. Будешь?
— Буду, — сказал я. И это была неправда.
Подумать только, я чуть не стер это сообщение!
Мне приходит столько всякого мусора, ну, вы знаете, того, что называют спамом, что рука почти машинально нажимает клавишу «Удалить». Обычно я читаю адрес, и если сообщение от кого-то из знакомых или из больницы — прекрасно. Нет — до свидания.
Я сел за стол и просмотрел расписание. Не продохнуть. Впрочем, как и всегда. Крутанулся на стуле и занес над клавиатурой «удаляющий» палец. Всего лишь одно сообщение, то самое, о котором оповещал Симпсон. Я кинул беглый взгляд на адрес и задержался на первых двух буквах темы.
Что за черт…
Экран был отформатирован таким образом, что я видел только эти две буквы и адрес отправителя. Совершенно незнакомый адрес: какие-то цифры и @comparama.com.
Я прищурился и нажал кнопку, сдвинув окно вправо. Каждое нажатие кнопки выводило на экран всего одну букву, в такт нажатиям бухал мой пульс, сбивалось дыхание. Я ждал, не отрывая пальца.
Когда все буквы появились на экране, я снова прочел тему, и в груди похолодело.
— Доктор Бек?
Я не мог разлепить губы.
— Доктор Бек?
— Минуточку.
Ванда заколебалась. Несколько секунд я еще слышал в интеркоме ее дыхание, потом она отключилась.
Я не мог оторвать глаз от экрана.
От: 13943928@comparama.com
Кому: dbeckmd@nyhosp.com
Тема: Э. П. + Д. Б. /////////////////////
Двадцать одна линия. Я уже четыре раза сосчитал.
Чья-то дурная, жестокая шутка. Я почувствовал, как пальцы сжимаются в кулаки. Знать бы, что за сволочной сукин сын прислал это идиотское сообщение. В Интернете невероятно легко сохранить анонимность; для подлеца, которому посчастливилось жить в наш технический век, нет лучшего укрытия. Но вот какая штука: не так уж много народу знает о нашем дереве и о годовщине. Журналисты и то не докопались. Знают, конечно, Шона и Линда. Элизабет могла поделиться с родителями и дядей. А кроме них…
Что же все это значит?
Нужно было немедленно прочесть само сообщение, однако что-то меня удерживало. Дело в том, что я думаю о Элизабет гораздо больше, чем кажется со стороны. Я никогда не говорю о ней или о случившемся. Люди, наверное, считают меня очень сдержанным и суровым; они уверены, будто я не желаю принимать соболезнований, переживаю горе, как настоящий мужчина. Ерунда, дело совсем в другом. Разговоры о Элизабет ранят, и очень сильно. Я словно опять слышу ее последний крик, вновь передо мной встают вопросы, на которые никто не знает ответа, вновь одолевают мысли о том, что было бы, если бы не… Мало вещей на свете ранит так же больно, как это «если бы не…». Возвращается и чувство вины, и мысли о том, что кто-то другой — сильнее, смелее, — возможно, смог бы ее спасти.
Говорят, горе осознается не сразу. Первый шок мешает адекватно воспринимать реальность. И это тоже ерунда. По крайней мере, в моем случае. Я понимал все совершенно четко с того момента, как нашлось тело Элизабет. Я знал, что никогда не увижу ее снова, что никогда больше не обниму, что у нас не будет детей и счастливой старости. Знал, что это конец, что возврата к прошлому нет и ничего нельзя исправить или изменить.
Я тогда сразу начал плакать. Я плакал, не замечая этого, почти неделю без остановки. Я никому не давал до себя дотронуться, даже Линде или Шоне. Я спал на нашей с Элизабет кровати, зарывшись с головой в ее подушку, вдыхая ее запах. Я открывал платяной шкаф и прижимался лицом к ее одежде. Это не утешало, даже наоборот. Но запах Элизабет был частью ее самой, и я продолжал терзать себя.
Умудренные опытом друзья — самые противные из всех — произносили затасканные слова о том, что я еще молод, что время лечит. Мне хотелось крикнуть им: «Выразите свое глубокое соболезнование и заткнитесь! Не надо говорить, что она теперь в лучшем мире. Не надо говорить, что так решила судьба. Не надо объяснять мне, что я — счастливец, потому что узнал такую любовь». Все эти банальности только бесили. Я смотрел на произносивших подобные слова идиотов и думал — не очень-то гуманно — о том, почему они все еще ходят по земле, в то время как моя Элизабет гниет в могиле.