— Нет, нет! Умоляю! — остановила она его. — Мне кажется...
— Не может быть! Бог, если он милостив, не допустит этого! Что у тебя болит?
— Ничего.
— Ну, вот видишь... — облегченно вздохнул Андрес. — Спи. — И опять поднялся. — Я не буду целовать тебя, раз не хочешь, только подоткну одеяло, чтобы удобнее было...
— Нет, нет... Я сама, — и вроде бы в шутку пригрозила: — А то позову сеньора врача.
Через несколько минут Маша уже дышала глубоко и спокойно. Антонио задремал тоже.
Утром отправились дальше. Осень, попугав путников, кажется, вновь отступила. А может, потеплело, потому что они спустились с гор. Небо прозрачно синело. Нити паутины пролетали, плавно колеблясь. И покой, разлитый в воздухе, умиротворял души.
— Обойдется! — опять сказал Гавря, выразив общую надежду.
Но Андрес пытливо вглядывался в лица. И не укрылся от него легкий румянец, окрасивший щеки Маши.
— Мария, как ты себя чувствуешь? — озабоченно спросил он.
— Знобит немного. Наверное, простыла с непривычки.
Но Андрес знал цену ознобу:
— Мария, милая моя, придержи мула, пусть остальные едут вперед. Я тоже думаю, что это простуда. Но давай, не будем рисковать жизнями других. Сейчас доберемся до укромного местечка. Отдохнешь, отлежишься. Такой далекий и скорый путь, конечно же, непосилен для тебя.
Он все осматривал окрестности. Хоть бы Бог послал заброшенную охотничью сторожку. Как ни жаль ему было Машу, но нельзя привозить ее в селение. Андрес уже не сомневался, что чума зацепила ее своею корявой рукой. И судьба смилостивилась хоть в малости. Времянку смотрителя за подземными каналами увидел он неподалеку от дороги. Сезон орошения кончился. Каналы и колодцы были вычищены. Смотритель ушел в родной дом. Невзрачное строение, предназначавшееся для спасения от летней жары, было пустым. Ну, какая-никакая, а крыша над головой есть. Лежанка с драным тюфяком, несколько старых циновок, посуда, на которую никто не позарится... Антонио и Гавря, заметив, что Андрес с Машей свернули к времянке, приостановились, направились к ним. Айриш продолжал путь, как ни в чем не бывало.
— А-а!.. — пренебрежительно махнул в его сторону Гавря, — что взять с язовита?
Антонио был уже возле Маши, но как вкопанный замер от грозного окрика Андреса:
— Кому велел не приближаться?
— А тебе можно? — попробовал огрызнуться Тони, но все же дальше не двинулся.
— Мне можно. Я виноват более других, и, в случае болезни — пронеси Господь! — никого не брошу.
— Что с Марией?
— Вероятно, простыла. Я побуду с нею. Остальным — как условились — переждать, отдохнуть еще день-два. Если не сыщется путного жилья, устройте шалаши... ну придумайте что-нибудь!
— Я отсюда не уйду! — как никогда твердо сказал Антонио.
Андрес взглянул на него:
— Ладно. Но внутрь жилья не пущу. А ты, Гавря... Хоть ты будь разумным — уйди подальше.
И тот пожалел Андреса, решил не перечить ему, отправился догонять "язовита".
А Машу знобило все сильнее. Можно было не прикасаться к горячечному лбу — жар ощущался на расстоянии. Она послушно и бессильно опустилась на приготовленную Андресом постель.
— Андрес, чем помочь? — вопрошал из-за двери Антонио. — Мария, родная, тебе очень плохо?
— Голова болит, — тихо прошептала она, уже теряя сознание.
Андресу хотелось биться головой об стену от полного бессилия, от неотвратимости надвигающейся беды. Он до крови прокусил губу. Антонио изваянием застыл, прислонясь к обветшалой стене. В бездействии страдание сильнее.
— Тони, — тихо окликнул друга Андрес, — снова холодает. Займись-ка вот чем: под чинарой очаг, раздобудь ветки, дрова... что найдешь. И постоянно поддерживай огонь. Пусть все время будет горячая вода. Марии нужно тепло. Только как?..
— Будем калить камни и подносить к постели.
— Хорошо.
Антонио обнаружил неподалеку кучу сухих стеблей хлопчатника. Их пока хватит.
Чуть позже Маша начала кашлять. Когда боль в груди немного отпускала, она просила Андреса рассказать что-нибудь.
— Только не подходи близко. Я услышу... Нет, дальше... Отодвинься в самый угол...
— Что ж рассказать?
— Ну... Как ты стал врачом?
— Думаю, на деревенской корриде... В нашем, как и в каждом уважающем себя селении Испании, была арена для боя быков.
— Я спрашивала Антонио, но он не любит говорить о корриде.
— Да, Тони не выносит вида кровавых ран.
— А ты?
— Сейчас скажу... Наша арена была, конечно, не чета гранитной мадридской. Легкий забор из щелястых досок окружал участок вытоптанной земли. А вокруг подмостки для зрителей. Блистательные тореро покоряли своим искусством столицы. У нас же любой, заплативший два реала, мог покрасоваться перед публикой — подразнить быка красной курткой. Раз-другой увернешься... но не успеешь в щель ускользнуть — на рогах очутишься...