Люди на улицах гуляли румяные, веселые, сыпали прибаутками, казались простодушными, как Свешневы и Гавря, неспособными на злые умыслы. Прямо на льду Москвы-реки развернулась ярмарка.
Гавря с друзьями тоже бродил меж торговцев. Его поход к Строганову не увенчался успехом, уехал тот по делам купеческим, до вечера быть не обещал. Челядь Аникина Гаврю не признала, в дом не пустила, да и про Свешнева о трудом вспомнила. А Гавря-то расписывал Антонио, как встретят их у Строганова с распростертыми объятиями.
— Не все потеряно, — сказал Андрес, — подождем немного. А пока, Гавря, показывай нам Москву.
Спустились они на лед. Притоптывая и подпрыгивая, чтобы не замерзнуть, расхваливали на все лады товары торговцы. Пар клубился у лиц. Горячие пирожки и расстегаи лоточниц манили к себе сытным запахом. Горы зерна золотились на белом снегу. И дрова можно было купить здесь, и целую избу, разобранную и сложенную бревнышко к бревнышку. Кучи мороженой рыбы, кур, уток... За ними странное зрелище: ободранные от шкур коровы красными статуями стояли на собственных ногах, растопыренных, будто катящихся по льду. А дальше музыка играла, скоморохи людей смешили, зазывалы на конские бега приглашали...
Так и протолклись на Москве-реке до заката солнца. Потом снова к Строгановым направились.
Ну, слава Богу, вспомнил он Гаврю, забросал вопросами. И Антонио с Андресом завел в приемную, приказал чаю с кренделями подать. Допоздна засиделись. Гавря все подробно рассказывал. И уже не как на посторонних людей смотрел Строганов на испанцев. Зять друга, погибшего в чужедальней стране, сидел перед ним.
— А что теперь делать думаете? — спросил он. — Чем помочь могу?
Гавря ответил, что не пропадет. В деревне пристроится. А еще хорошо бы глянуть, цел ли тайник Матвеев. Тогда он по праву Антонио достаться должен.
— Мне ничего не надо, — грустно проговорил тот. Рассказ Гаври всколыхнул душевную боль. — Добраться бы до Мадрида.
— А мне — до Голландии, — добавил Андрес.
— Сложно нынче у нас. Дюже строг царь к иноземцам. Подорожную не дадут, и просить бесполезно. Напротив, узнают — в тюрьму заточат, пытать начнут: как и зачем по России шатаетесь?
— А если без грамот, самим окольными путями пробираться в Европу?
— И-и-иш! Чего захотели... В той стороне леса необъятные и болота гиблые. Даже войска Батыевы преодолеть их не смогли. Разве что проводников хороших искать, но и денег хороших это стоить будет. Деньги есть?
— Нет, — вздохнул Андрес.
— В лесах проплутаете, да сгинете. А на дорогах заставы везде, без бумаг у первого же столба схватят. Не думайте, что пугаю. Все как есть говорю.
— Понимаем, — грустно переглянулись друзья.
— Ладно, придумаем что-нибудь. Закон — что дышло, как повернешь, так и вышло. Я сам собираюсь в немецкую землю, разрешения жду. Тебя, — он обратился к Андресу, — если получится, с собой заберу. Запишу в свиток Андрюхой... как фамилия?
— Мей.
— Значит, Андрюхой Меевым, слугой моим, приказчиком будешь числиться. Меня везде знают, проверять шибко не будут. А с Антонио сложнее. Купцов-сурожан надо поспрашивать — кто к Черному морю в путь готовится?
Хозяин зевнул, гости поняли это как знак к прошению. Давно ночь наступила. Поднялись:
— Благодарствуем за заботу. Пора и честь знать. Когда еще зайти?
Но Аника руками замахал:
— И не думайте даже... Не пущу... Уже, верно, улицы перекрыты, до постоялого двора не доберетесь. А вам никак нельзя на глаза объездчикам попадаться. Велю в гостевых комнатах постелить. И баньку сейчас наладим. Эй, Тришка!..
Есть все же доброта на белом свете. Поверили Анике Строганову умаявшиеся путники — какой-то просвет забрезжил впереди. Надежные стены теплого дома оберегали их сон.
Айриш тем временем, усталый и голодный, намерзшийся на московских улицах, шел к постоялому двору. По его подсчетам не более четверти часа ходу было до Андреевской церкви, когда его из приоткрывшейся двери окатило запахом мясной похлебки и свежего хлеба. В животе заурчало от голода. Никаких препятствий к тому, чтобы хорошо отужинать после дня, проведенного с толком, он не видел. Поел, выпил чарочку малинового меда, и развезло его в тепле и сытости. А может, сказалась привычка, выработанная в Доме Послушания — дремать за столом после трапезы. Айриш лишь на минуту прикрыл глаза, а уж затряс его за плечо дюжий мужик: