Но колыбельные песенки не предвиделись. Потому что донья Хосефа была женщиной предусмотрительной. Как решила все и Луисе сообщила через родителей, так велела ей в назначенное время сходить к старой повитухе Маргеле, а та, подготовленная заранее, все девчонке рассказала, что в каких случаях делать, как вести себя, да и заодно тщательно осмотрела ее, чтобы все было чин чином.
A уж о чем думала Луисита, когда раздевала ее старуха, и плакала ли она по ночам, никого не трогало. Это дело десятое. Будет накормлена и наряжена — самое главное. И так все обставили, что дон Антонио даже не подозревал о готовящихся событиях.
Старуха зажгла свечу, поставила ее перед собою на перевернутое блюдце и, глядя поверх огня на Луиситу — прямо ей в душу глазами-буравчиками, — говорила тягуче: "Ты ведь любишь молодого господина, я знаю, ты давно его любишь..." И девушка, сама не ведая отчего, кивала, лепетала: "Да-да-да..."
А потом розовел и голубел летний вечер, Антонио после полу бокала легкого искристого вина был послан к прачке во флигель — надо ж такому случиться: некому принести партию выстиранных рубашек. И во флигеле — удивительно — никто не ответил на стук. А в комнате — счастливая случайность! — крошка Луисита готовилась ко сну, расплетая длинные косы. И... она не закричала, увидев рядом юношу, не стала царапаться словно дикая кошка... Чего, греха таить, был печальный опыт у Антонио, попытался он однажды поухаживать за смазливою селяночкой... Нет, Луисита отдалась ему спокойно и естественно, как виноградник за окном отдавал спелые кисти, пронизанные солнцем, садовнику. Странно, однако, что не кинулись искать Тони ни через полчаса, ни через час. И матушка, похоже, не замечала ничего, хотя всегда очень пристально за сыном следила.
Ну вот — так и повелось. Все довольны, спокойны. Пожалуй, кроме Луиситы. Но ее волнения — это ее личное дело. Реалы тоненькой, но надежной струйной текли в шкатулку-копилку.
"Будет тебе приданое, как найдется подходящий жених, — ласково говаривала донья Хосефа, — пока-то торопиться некуда".
Жили себе, поживали, но однажды будто ураганом смело уютную домашнюю размеренность. Где-то на далеком, полусказочном острове Куба освободилась энкамьенда. Осталась без хозяина огромная плантация сахарного тростника, сотни рабов, хорошая усадьба. Владелец помер, наследники не объявились. И дон Гассет засуетился, кому в карман кошель с дукатами опустил, кому теплое слово молвил, да был он к тому же членом городского совета, то есть человеком весьма уважаемым. Поэтому все проскользило как по маслу. В исключительном случае и десяток кошелей отдашь — сторицей окупятся на благословенной земле, где у каждой речушки золотые берега. В родовом гнезде оставляли камердинера и садовника. Остальную челядь увольняли. Дон Антонио должен был выехать чуть-чуть позже. До экзаменационного диспута на степень бакалавра философии ему оставались считанные недели. Луисита то плакала, страдая от близящейся разлуки, то успокаивалась, ожидая избавления от сладкой каторги — переболеет, мол, и устроит судьбу с кем-нибудь другим, прочно, надолго.
Кто бы мог предположить, что отъезду Антонио помешает Андрес. Родители юного де Гассета не мешали их дружбе — хоть и беден Андрес, но порядочен и к наукам способен. Не зря же его выделил из толпы студентов, мечтающих стать хорошими врачами, сам придворный медик, профессор Везалий. А хорошие врачи всегда в цене. Мало ли что может произойти — как бы ни здоров был в молодости, с годами хвори одолевают каждого. Вот и додружились. Это называется — пригрели змею на груди.
Андрес, как оказалось, частенько навещал в Мадриде одного доминиканца, товарища отца со студенческих времен в Саламанке. Звали того Бартоломео де Лас Касас. Все стало понятно? Ну да, тот самый умник, которому не нужны рабы, плантации, деньги, который против процветания и богатства Испании. "За счет уничтожения себе подобных", — говорит он. Чем же они подобные? Количеством глаз, рук, ног? У обезьяны их столько же... Сравнил полузверей-язычников с католиками, на которых снизошла Божья милость. Чего уж он там наплел их сыну? Такой ласковый, покладистый мальчик рос, И вдруг уперся, пошел наперекор отцовской воле. Не поеду, мол, и все. Вам запретить не в силах, а сам мучить ни в чем не повинных индейцев не буду! Ну, не придурь ли это?
Обстановка комнатушки Лас Касаса была проста до убогости и напоминала келью, оставленную им в вальядолидском монастыре.
— Бедная Испания, — скорбно качал он головой, — нищая и разоренная.
— Да нет же! — пробовал возразить ему Тони. — У нас колонии, у нас Нидерланды...
— У кого — "у нас"? У твоего отца? Процветают десятки, гибнут и голодают многие тысячи. Давай подсчитаем, милый мальчик. Нидерланды дают доход в три раза больше всего Нового Света. А то, что происходит в колониях, можно описать двумя словами — варварство и преступление. Знаете ли, там, в провинции Хигероа была правительницей женщина, мудрая Анакаона. Но всего ее ума не хватило, чтобы понять и предугадать бессмысленную жестокость. Ее тоже повесили...