Но иногда Анна находила у себя в камере кусок хлеба, колбасы или даже дешевую шоколадку. Никто, кроме тех же злобных и тупых хамов из охраны, не мог подбросить ей эти простонародные лакомства. А однажды самый зверский из ее охранников с рябым, вечно опухшим от пьянства щетинистым лицом упал перед ней на колени и прохрипел:
- Я хочу просить тебя меня простить, что, не зная, смеялся над тобой и ругался. - И далее солдат поведал ей почти невероятную историю: - Ездил я в отпуск в Саратовскую губернию. Вхожу в избу своего зятя и вижу, на стене под образами твоя карточка. Я ахнул. Как это у тебя Вырубова, такая-сякая... А он как ударит по столу кулаком. "Молчи, - говорит, - ты не знаешь, что говоришь, она была мне матерью два года"; да и стал хвалить и рассказывать, что у вас в лазарете он был, как в царстве небесном, и сказал, что, если увижу, передал бы от него поклон, что он молится и вся семья молится за вас.
* * *
Летом семнадцатого года Анну Вырубову, которая явно умирала, перевели из Петропавловской крепости в лазарет арестного дома на Фурштадтской улице. Сюда ее внесли на носилках, но вскоре она начала поправляться не столько от лекарств, сколько от человеческого обращения: отсюда ей разрешили позвонить по телефону домой, а потом разрешили свидания с родителями.
Здесь же Анна впервые узнала правду о "демократической революции". В арестном доме содержались морские офицеры из Кронштадта, "кронштадтские мученики", как их называли. Все они были седые, многие заговаривались - не прошла даром кровавая резня, когда в течение недели озверевшие матросы гонялись за офицерами и гардемаринами и убивали их всех подряд.
Комендант арестного дома, узнав, что в госпитале Вырубовой есть походная церковь, попросил разрешения отслужить там обедню для заключенных. Морские офицеры простояли всю службу на коленях, многие из них рыдали, плакала и Анна.
* * *
24 июля пришла телеграмма из прокуратуры о том, что состава преступления в действиях бывшей фрейлины императорского двора гражданки Вырубовой не найдено. Анну выпустили из-под ареста домой. В Царское Село она предусмотрительно не поехала, а в петроградской квартире родителей ее ждал приятный сюрприз. Там была горничная Александры Федоровны, переодетая как простая служанка. Горничная передала письмо от государыни и коробку с драгоценностями Анны, которые императрица сумела сохранить. Аликс прощалась со своей подругой перед отъездом в Сибирь, откуда никому из царской семьи уже не суждено было вернуться.
На свободе Анна пробыла ровно один месяц. 24 августа, поздно вечером, явился комиссар Керенского с двумя "адъютантами", сильно смахивавшими на недоучившихся гимназистов, и предъявили бумагу с приказом о высылке Вырубовой за границу.
Анну отправили в Финляндию, но уже на станции Рахимякки состав с дикими криками окружила толпа солдат в несколько тысяч. Они требовали расправы над "подстилкой Гришки и Николашки". От ужаса Анна лишилась сознания, что, вероятно, и спасло ее. Очнулась она, когда поезд подходил к Гельсингфорсу, как тогда называли Хельсинки. Здесь на привокзальной площади собралось еще больше народа, в основном солдат, которые орали: "Царская подстилка, дочь Романовых. Иди пешком, по камням!.."
Словно в насмешку над ее горькой судьбой, в Гельсингфорсе Анну держали в трюме царской яхты "Полярная звезда", с которой были связаны лучшие воспоминания Анечки Танеевой. Только теперь все здесь было заплевано, валялись окурки, пустые бутылки и другой мусор. Словом, каждый мог видеть, что яхта не простая и здесь проходят заседания революционного Центробалта. Когда Анну выводили из грязного трюма на допрос и она проходила несколько шагов по такой знакомой палубе, она зажмуривалась, и ей чудилось, что сквозь вонь махорки доносится слабый запах папирос, которые потягивает на палубе государь...
* * *
Через неделю, слегка протрезвев, депутаты Центробалта приказали перевести "опасную государственную преступницу" в Свеаборгскую крепость. От здешней тюрьмы у Анны остались еще более кошмарные впечатления, чем от Петропавловской крепости. Настроение не поднимали газеты, полные сообщений о приговорах революционных судов и расстрелах. Но видно, Господь решил, что Аня еще не до конца испила чашу страданий.
Однажды в камере Анны появился курчавый матрос, как рождественская елка весь увешанный бомбами и пулеметными лентами. Это был первый большевик, увиденный Анной. Матрос признался, что пришел специально посмотреть на нее, очень ему было любопытно увидеть любовницу Гришки Распутина. Сначала большевик все больше интересовался размерами мужского достоинства святого старца, но потом, видимо что-то поняв, перестал говорить скабрезности, а уходя, даже недоуменно пожал плечами.
- Так вот вы какая, а нам такого про вас наговорили, ужас! - сказал он, протягивая руку на прощание.
Видно, матрос был не простой, потому что вскоре после его визита Анне велели собираться. Ее отвезли на моторе на пристань, на руках перенесли на катер и посадили на поезд в Петроград. Сопровождал Анну какой-то очередной комиссар, совершенно пьяный. С утра он был опять пьяный, но дорогу до Смольного мог найти, похоже, в любом состоянии. Здесь Анна поняла, что любопытством страдают не только кронштадтские матросы, но и их вожди большевики.
В Смольном Вырубовой пришлось рассказывать о дворцовых порядках и распорядке дня императрицы "фрейлинам" новой власти - жене комиссара Петрограда Льва Каменева и товарищу Коллонтай, к которой, как по секрету сообщила Анне Каменева, был неравнодушен сам Владимир Ильич.
- Кириллович? - ничего не поняв, переспросила Вырубова. - Вы хотели сказать Владимир Кириллович. - Анна искренне считала, что Каменева оговорилась и имела в виду великого князя Владимира Кирилловича.