— Понимаю, — Ирвин смотрит на меня, закусив губу. — Я их понимаю. Несладко работать смотрителем свалки, когда хочется подвигов и славы.
Никто из военных не попадает на Алькатрас просто так. Только за серьезные провинности, по решению трибунала. Государство любит держать под контролем армии все свои земли, даже такие сомнительные, как тюрьма, грозящая со дня на день превратиться в выжженный остов планеты. Логично предположить, что никто по доброй воле сюда не полетит.
Кроме нас.
…
На следующий день удача поворачивается ко мне задницей. Груда тряпья, через которую я собираюсь перебраться во время патрулирования улицы, неожиданно поднимается и оборачивается здоровенным двухметровым оборванцем. В руках у него длинный нож. На лице — радостная улыбка, во все пять зубов.
— Раздевайся, детка, — неразборчиво булькает он.
Предложение, от которого просто невозможно отказаться. Однако я разворачиваюсь и бегу назад по переулку, перепрыгивая через мусорники и горы каких-то ржавых труб. Добежав до открытого места, я оглядываюсь. Недооценила собеседника. Он ухитрился почти не отстать и уже замахивается ножом. Я мгновенно прикидываю, хватит ли здесь места для кругового режущего, но тут вдруг с небес падает прекрасный рыцарь. Не на белом коне, а на черном флаере — в соответствии с современными реалиями — но не менее героичный от этого факта. Сержант без зазрения совести сажает машину прямо на голову любвеобильному громиле, через миг от того остается неаппетитная подушка из мяса и изломанных костей.
— Неэстетично, зато действенно, — Котто протягивает мне руку. — Случайно пролетал мимо и не смог пройти мимо прекрасной леди в беде. Хочешь полетать?
От чего я никогда не откажусь — это от полета. Так что киваю и забираюсь на флаер у него за спиной, обхватываю сержанта за талию и прижимаюсь щекой к черной куртке из гладкого материала.
Оказывается, внутри у Котто бушует огонь. Течет по венам, бурлит в сердце, пляшет на кончиках пальцев. Я закрываю глаза и дышу чужим пламенем. Как хорошо, что его не надо тушить. Оно не способно зажечь ничего важного, кроме меня.
У сержанта стальные объятия и мягкие глаза, в которых будто бы плавится лунный свет, которого здесь не бывает. С сержантом каждый раз, как последний, с привкусом горечи и безысходности. Потому что военных презирают нас, а мы — их. Потому что чувства на Алькатрасе смешны — это все равно, что пытаться любить на фоне гриба ядерного взрыва. Потому что на безымянном пальце у сержанта кольцо, а я ни с кем не привыкла делить свою добычу. Потому что он всего лишь слабый человек.
Но я так давно не сидела около костра, который не надо уничтожать. И так давно не грелась. Ночами на Алькатрасе от холода кровь стынет.
Я заползаю в палатку и долго не могу заснуть. Лежу, сложив руки за головой, и слепо таращусь в невидный за чернотой потолок.
Справа посапывает Маар. Каждую ночь ему снится вымерший мегаполис на Марсе, в лабораториях которого трудился слишком гениальный и амбициозный химик, работавший над созданием идеального напалма. И действительно, когда тот выбрался из экспериментальной колбы наружу, ничто его не смогло остановить. Только отсутствие еды на окраинах. А химику с тех пор снятся кошмары.
Слева ворочается с боку на бок и ворочается Дэвид. Я уже наизусть знаю все его разговоры с духами. Дэвид спрашивает — как вы позволили? А духи отвечают — как ты осмелился? Легенда о вожде племени, который в припадке ярости уничтожил весь свой род огнем молнии и остался последним шаманом из «говорящих с небом», до сих пор бродит по Земле.
Ирвин, как всегда, забился в угол палатки и стонет сквозь сон. Я не знаю, какие призраки прошлого гоняются за ним, но должно быть, у них очень острые зубы. Я верю, если бы Ирвин мог — он никогда бы не ложился спать, а вместо этого круглые сутки бродил вокруг города. «Белый-черный-желтый, сегодня мы снова спасли мир…»
Я зажмуриваюсь и за пару секунд до того, как провалиться в черную бездну без сновидений, вижу полыхающие крыши домов и слышу крики ужаса в толпе, которая вот-вот сварится в котле улиц, внизу. Или лучше сказать «поджарится»? Воды там не было…
Мы все по доброй воле высадились на Алькатрасе. Но мотивы у нашей воли будут пострашнее, чем военный трибунал у десантников.
Наутро мне трудно дышать. В горле першит, будто всю ночь я набивала рот горячим песком. Я с трудом доползаю до гамака, привязанного к ветвям ближайшего дерева, и начинаю раскачиваться туда-обратно. Так лучше думается, чем стоя на твердой земле.