Чайка в итоге отправилась в кладовку, ее ниточки все перепутались. Время от времени я пыталась их распутать, и однажды это мне все-таки удалось. Тогда я подвесила ее к балке в сарае при помощи клейкой ленты. Через некоторое время, на летней жаре, клейкая лента ослабла, и чайка упала.
Потом был еще этот маленький набивной зеленый слоник в пайетках, из Индии, довольно симпатичный. С двумя шнурками, за которые его можно было подвесить. Я повесила его на окно, и с одной стороны зеленая ткань выцвела на солнце. И еще была такая фетровая штука с кармашками, чтобы вешать на дверь и что-то в нее складывать, не знаю, что именно. На ней тоже были слоны, вышитые по фетру.
Теперь я припоминаю — она покупала эти штуки на специальных ярмарках, где собирали средства на нужды коренных народов. Это было одно из проявлений ее доброты и сознательности, и одна из причин, почему вещи часто были довольно странные и не очень вписывались в дом.
Итак, все с нетерпением ждали, когда почта доставит посылку. Грубый коричневый картон выглядел немного потрепанным после путешествия через океан. Картон был даже еще более многообещающим, чем оберточная бумага, потому что он был с виду такой унылый, но ты знал, что внутри тебя ждет целый фонтан маленьких свертков, каждый в яркой цветной обертке.
Я думаю, она вправду думала обо мне, когда выбирала подарки, но чуть-чуть искажая действительность — в оптимистическом духе, убеждая себя, что вот эта вещица мне пригодится или покажется красивой. Я думаю, многие люди искажают действительность в оптимистическом духе, когда покупают подарки. Но я ничего не имею против людей, которые ищут необычный подарок, и определенно не имею ничего против ярмарок ремесел. Теперь, по прошествии лет, я изменилась и тоже могла бы купить подарок на ярмарке ремесел. Хотя бы в ее память.
Она не тратила много денег на подарки. Так велела ей совесть. На себя она тоже много не тратила. Мне кажется, в глубине души она считала, что большего не заслуживает. Но в других случаях она могла потратиться на нас очень прилично. Обычно это происходило неожиданно. Однажды она написала мне и спросила, не хочу ли я съездить с ней и ее детьми на горнолыжный курорт. Была ранняя весна, снег подтаивал в дорожки грязи на склонах. Мы катались по тому снегу, который был. Я иногда ходила на долгие прогулки. Она не хотела, чтобы я ходила одна — вдруг со мной что-то случится, а рядом никого не окажется и некому будет помочь. Но запретить мне она не могла, так что я все равно ходила. На самом деле там, где я гуляла, было довольно много лыжников, они скользили вверх-вниз по склонам и здоровались друг с другом, проезжая мимо.
Много лет спустя, когда я уже давно была не в том возрасте, чтобы рассчитывать на ее помощь, она купила для меня мой первый компьютер. Я могла бы отказаться, но денег у меня по-прежнему было не очень много. И потом, в ее внезапном предложении — по телефону, как-то раз после полудня — было что-то волнующее, вдохновляющее. Там, откуда она звонила, был уже поздний вечер. Это неожиданное приглашение было как нахлынувшая на тебя волна щедрости, мне хотелось нырнуть в нее и никогда не возвращаться наружу. Да, сказала она, да, настаивала она, я пришлю тебе деньги. На другой день она позвонила снова, уже более спокойная — да, она хотела помочь, и денег она пришлет, но не всю сумму сразу, по тем временам это были большие деньги. Я представляю, как, должно быть, все происходило — поздно вечером она думала обо мне, скучала по мне, и ей захотелось сделать что-нибудь для меня, какой-нибудь широкий жест.
Где-то в это же время она начала ежегодно снимать для нас домик у моря или, по крайней мере, выплачивать большую часть арендной платы, на одну-две недели летом, чтобы мы все собрались там и были вместе. Последний раз мы ездили к морю, отец был еще жив, хотя его с нами не было — мы оставили его в хосписе. На следующий год его уже не было в живых, и ее тоже.
Недалеко от Филадельфии, у реки, где на противоположном берегу теснятся лодочные сараи, на утесе возвышается музей, похожий на древнегреческую постройку. На этот раз мне не удастся увидеть вокзал — высокие потолки, деревянные скамьи, арки и старинные указатели. Я бы с радостью просто там постояла, в его просторе и глубине — время от времени я так и делаю. Наш вокзал, Пенн, был еще внушительнее. Пока ходишь по подземным переходам, убивая время перед посадкой на поезд, постоянно проходишь мимо фотографий, развешанных на колоннах, фотографий вокзала, каким он был раньше: длинные столбы света падают из высоких окон на мраморные ступени. Как если бы нам хотели напомнить о том, что мы потеряли — странно это.