Я теперь не такая оптимистка, как раньше, это верно. После того, как я потеряла их обоих с промежутком в три недели, тем летом, один мой друг заметил: твое горе распространяется на все области жизни. Твое горе превращается в депрессию.
Потом тебе вообще ничего не захочется делать. Тебе будет просто все равно.
Другой друг, когда я рассказала ему о случившемся, сказал: «Не знал, что у тебя была сестра». Так странно. Когда он узнал, что у меня была сестра, у меня ее уже не было.
Начинается дождь, мелкие капельки на стеклах сползают в сторону из-за встречного ветра. Полосы и крапинки на стекле. Небо за окном темнеет, и освещение внутри вагона, лампы на потолке и маленькие лампочки для чтения над каждым сиденьем, кажутся ярче. Фермы уже кончаются. Белья на просушку не видно, но я различаю бельевые веревки, натянутые между задним крыльцом и сараем. Фермы стоят по обе стороны железной дороги, между ними зияют большие промежутки, вдали высятся силосные башни, вокруг которых теснятся хозяйственные постройки — как будто церкви в отдаленных маленьких деревушках.
Иногда горе ждало, затаившись где-то рядом, чуть присмирев, и какое-то время мне удавалось его игнорировать. Но в другие дни оно было как переполненная чаша, в которой больше ничего не умещалось.
Какое-то время мне было сложно думать об одном из них и не думать о другом. На какое-то время, хотя и не насовсем, они соединились в моем сознании, потому что умерли почти одновременно. Нетрудно было вообразить, как она дожидается его, и вот он приходит. Нас это даже утешало — мы представляли, что она позаботится о нем, где бы они там теперь ни были. Она была моложе и соображала быстрее. Она была выше и сильнее. Но обрадуется ли он или будет недоволен? Сам-то он хотел бы этого?
Я не знаю даже, хотел ли он, чтобы я оставалась у его постели, когда он умирал. Я приехала в город, где жили они с матерью, на автобусе, чтобы быть с ним рядом. У него не было шансов на восстановление, на то, чтобы вернуться, потому что его перестали кормить. Он больше не говорил и не слышал, даже не видел, так что теперь уже не узнаешь, чего он хотел. Он был не похож на себя. Глаза были полуоткрыты, но ничего не видели. Рот тоже полуоткрыт. Зубов у него не осталось. Однажды я положила влажную губку ему на нижнюю губу, потому что она была такая сухая на вид, и рот внезапно захлопнулся.
Можно подумать, что это твой долг — сидеть у постели умирающего, что это приносит им какое-то утешение. Но когда он был жив, и мы сидели за столом или разговаривали и шутили в гостиной, рано или поздно он вставал и уходил к себе. И позже, когда он мыл посуду, он говорил: нет, ему не нужна помощь. Даже когда мы навещали его в хосписе, через час или два он просил нас уйти.
Наша мать обратилась к экстрасенсу — потом, когда их не стало, — чтобы узнать, нельзя ли вступить с ними в контакт. Не то чтобы она правда в это верила, но этого экстрасенса ей посоветовала подруга, и она решила, что это может быть занятно и почему бы не попробовать, так что они встретились, и она рассказала экстрасенсу разные вещи про них и попросила ее связаться с ними.
Экстрасенс сказала, что ей удалось установить контакт с обоими. Отец был приветлив и готов к сотрудничеству, хотя сказал мало, ничего личного, что-то вроде «У меня все нормально». Моя мать подумала, что после стольких трудов и хлопот ради одной-единственной встречи можно было бы добавить что-нибудь еще. Но сестра отказалась идти на контакт и вела себя грубо, заявила, что не имеет ни малейшего желания ввязываться в эту историю. Нас это очень заинтересовало, хотя мы и не очень-то поверили. Но экстрасенс, как нам показалось, поверила в то, что она услышала, и считала, что действительно общалась с мертвыми.
Два горя были разными. Когда мы горевали по нему, мы оплакивали смерть, которая пришла в свой срок, по законам природы. Когда мы горевали по ней, мы оплакивали смерть, которая наступила внезапно и слишком рано. Мы только-только начали регулярно переписываться — и больше эта переписка не продолжится. Она только-только начала работу над проектом, который много для нее значил. Она только что сняла дом поближе к нам, чтобы мы могли видеться чаще. В ее жизни начинался новый этап.
Вещи выглядят необычно, когда смотришь на них в окно поезда. От них не устаешь. Только что я видела островок не реке, маленький, поросший деревьями, и хотела рассмотреть его повнимательнее, потому что люблю острова, но стоило мне отвернуться на секунду, и он исчез. Теперь мы снова проезжаем лес. Лес закончился, я снова вижу реку и холмы вдалеке. То, что находится около путей, стремительно пролетает мимо, а то, что подальше, уплывает более медленно и размеренно, а то, что совсем вдали, стоит на месте, или, кажется, двигается вперед, потому что то, что посередине, уходит назад.