Но на самом деле, хотя то, что вдали, и кажется неподвижным или даже движущимся вперед, на самом деле оно очень медленно отодвигается назад. Вон те вершины деревьев на далеком холме долгое время, казалось, были вровень с нами, но когда я снова взглянула на них, они остались позади, хотя и не очень далеко.
После того, как он умер и она умерла, я постоянно обращала внимание на всякое: белая птица взлетела — и казалось, будто это что-то обозначает, или если белая птица опустилась на землю рядом со мной. Три вороны на одной ветке что-то означали. Через три дня после его смерти мне приснился сон про Елисейские поля, как будто он ушел туда, как будто он побыл с нами еще немного, три дня, паря над маминой гостиной, а потом отправился дальше, в Елисейские поля, или даже еще дальше, куда бы он там ни направлялся.
Я хотела верить в это и очень старалась поверить. В конце концов, мы не знаем, что происходит дальше. Так странно — узнаешь, только когда умрешь, если после смерти вообще будешь что-то знать. Но каков бы ни был ответ, ты не можешь рассказать об этом тем, кто еще жив. И пока не умрешь, не знаешь, продолжаем ли мы жить после смерти в какой-то иной форме или просто кончаемся.
Это похоже на историю, которую рассказала мне одна женщина в продуктовом. Мы обсуждали фразочки, которые любили употреблять наши матери — «каждому свое», или «это он не со зла». Она сказала, что ее мать была христианка, очень набожной, и что она верила в бессмертие души. А сама эта женщина не верила и часто по-доброму подтрунивала над матерью. И когда она так делала, мать добродушно улыбалась и говорила: когда мы обе умрем, кто-то из нас будет очень удивлен!
А вот наш отец верил, что все это были чисто физические вещи — душа, разум, чувства, что они происходили в теле, а точнее, в мозгу. Однажды он видел, как человеку размазало мозг по асфальту в автомобильной аварии. Он тогда остановил машину и вышел посмотреть. Моя сестра была еще совсем маленькая, и он велел ей подождать в машине. Когда тело перестает жить, все кончено, так он говорил. Но я не была уверена.
Однажды ночью, укладываясь спать, я испытала ужас — сон отогнала внезапная мысль: куда она сейчас направляется? Я очень остро почувствовала, что она прямо сейчас идет куда-то или уже ушла, что она не просто перестала существовать. Что она, как и он, побыла с нами какое-то время и вот теперь уходит — может быть, под землю, но одновременно еще и куда-то вдаль, вроде как в открытое море.
Вначале, пока она была еще жива, но умирала, я все время думала о том, что с ней происходило. Я немногое об этом знала. Говорили, что, по словам врачей, рефлексы у нее стали хуже: когда ее кололи булавкой или щипали, она подавалась ближе вместо того, чтобы отдернуться. А я думала, это значило, что ее тело хотело почувствовать боль, что она хотела что-то почувствовать. Я думала, это значит, что она не хочет умирать.
И еще был этот заторможенный, мрачный сон, который приснился мне дней через пять после ее смерти. Может быть, он снился мне в то самое время, когда проходили похороны, или сразу после них. Во сне я спускалась по какой-то арене с одного уровня на другой, уровни были шире и выше, чем обычные ступеньки, а в самом низу меня ждала просторная, богато украшенная комната или зала с высоким потолком — помню впечатление от темной мебели, роскошных украшений, как будто это помещение предназначалось для какой-то церемонии, а не для повседневного использования. Я несла перед собой маленькую лампу, ручка крепко держалась у меня на большом пальце, а впереди горел маленький огонек. Это был единственный источник света в громадном помещении, огонек мигал и колебался и однажды или дважды чуть не погас. Я боялась, что пока я буду карабкаться с одного уровня на другой — они были слишком широкие и слишком высокие, чтобы просто шагать по ним вниз, — свет совсем погаснет, и я останусь одна в кромешной тьме, в темном зале, как на дне колодца. Дверь, сквозь которую я вошла, осталась далеко наверху, и если бы я позвала на помощь, никто бы не услышал. А без света я не смогла бы взобраться назад по этим неудобным уровням.
Позднее я поняла, что, если учесть день и время, когда я проснулась, очень может быть, что я видела этот сон в точности тогда, когда ее кремировали. Мой брат сказал, что кремация началась непосредственно после похорон, и назвал время, когда похороны закончились. Я подумала, что мерцающий огонек был ее жизнью, что эти несколько дней она еще цеплялась за нее. А уровни, по которым я с таким трудом спускалась, были фазами ее постепенного угасания, день за днем. И богато украшенный зал был самой смертью, со всей сопровождающей ее ритуальной торжественностью, которая виднелась впереди — или внизу.