— Зачем?
Оля пожала плечами.
— Обзываются, дразнят, толкают, рюкзак отбирают… — и тише добавила: — Пинают иногда. Белую куртку, в которой я в том месяце ходила… это они её изрезали ножичком.
— И за что?
— Мясников их подговорил. Он мне однажды в сок плюнул в столовке. И говорит: пей давай. А я этот сок в него выплеснула. И он теперь меня достает.
— И давно?
Она кивнула.
— Ну с начала года, с сентября. Я уже по-всякому делала. И сбегала с последних уроков, чтобы они не поймали. И, наоборот, подольше в школе оставалась…
— И чего ты молчала? Зачем терпела?
— Ябедничать стыдно, — произнесла она таким тоном, типа, как это можно не понимать. — Подумают, что я стукач.
— Ну что за бред, Оль? Перед кем стыдно? Перед этим говнюком? Тебе вообще должно быть пофиг, что он там подумает. И вообще кто бы то ни было. Делать надо так, как будет лучше тебе, и плевать на всех, ясно? Завтра встречу тебя после школы. Потолкую еще раз с этим героем.
Оля посмотрела на меня и слабо улыбнулась.
— Спасибо.
— Я тоже с ним потолкую, — серьезно заявил Серега, который до этого бегал вокруг скамейки, а тут вдруг остановился и опять решительно вынул из кармана пистолетик.
Оля коротко засмеялась.
На другой день я подъехал к Олиной школе. Пришлось подождать минут двадцать, но хоть не зря. Завидев её, я вышел из машины, встал рядом со школьными воротами. Она попрощалась с подружками и с радостной улыбкой подбежала ко мне.
— Мясников там в раздевалке. Скоро выйти должен, — сообщила она заговорщически и, повернувшись к школе, откуда вереницей тянулись ученики, замерла в предвкушении.
И впрямь вскоре показался вчерашний шкет. Сразу отвесил кому-то чирка и вообще вышагивал разнузданно, но ровно до того момента, как увидел меня.
Я подманил его. Пацан вмиг сдулся, нервно заозирался по сторонам и наверняка вообще дернул бы отсюда прочь, не будь вокруг никого. Но при народе бежать постыдился. С миной умирающего смиренно поплелся к нам.
Ему, конечно, повезло, что он шпанец, а я детей не трогаю. Так что просто высказал ему всё коротко и доходчиво.
— Оля, прости меня, пожалуйста, я больше так не буду, — лепетал вчерашняя гроза школы.
Оля всю дорогу из школы домой, сияя, рассказывала про каких-то подружек своих, про училок, про одноклассников, которые все придурки. Короче, прорвало её. Потом у дома серьезно попросила:
— Только давай маме не будем рассказывать. Не хочу, чтобы она волновалась.
Спустя пару недель мы с Мариной выбрались поужинать в ресторан. Вообще-то нас Лорс и Юлька вытянули — отметить их годовщину. Ещё недавно мы бы отказались, но Димон уже несколько дней как не устраивал нам концертов, даже по ночам.
Мы сначала, не веря в счастье, отсыпались впрок. И даже сумели урвать время для долгожданной близости. Ну а теперь совсем уже осмелели — решили вот выйти в люди, оставив Димона на няню и на Олю.
— Ты видишь? — спросила с победоносным видом Марина, когда Лорсу понадобилось отлучиться, а Юлька, как заботливая матушка, пошла его проводить. — Я была права.
— Угу. А мы сейчас о чем?
— Об Оле! Я же говорила, что это такой период у неё. Говорила же, не надо на нее давить, не надо лезть в душу, не надо допрашивать, и само всё пройдет. И вот — прошло. Её классная вчера сказала, что она перестала сбегать с уроков. Учится. Ведет себя хорошо. И вообще, помнишь, какая она бука ходила? Слова не скажет, не улыбнется. А сейчас — другое дело.
— А, ну да, — кивнул я.
— Вот! А ты говорил, эта психология ваша — полная фигня. А хороший психолог понимает всё и без слов. Я не про себя, а вообще.
— Был неправ, признаю, — согласился я.
— В кои-то веки, — засмеялась Марина.
Я пожал плечами, типа, что тут скажешь…
К столу возвращались Юлька с Лорсом. Марина оглянулась на них, потом снова посмотрела на меня и прошептала:
— Я люблю тебя.
Ответить вслух я не успел — они уже подошли и уселись на свои места. Ответил ей мысленно, глядя в глаза: я тоже тебя очень люблю. Очень…
Конец