Подошли к фонтану, а фонтан не работал. Юрик говорит:
— Что такое? Фонтан не работает.
И фонтан заработал.
Все так возбудились, оттого что он заработал. Золототрубов даже предложил всем вместе сфотографироваться.
Очень тепло прощались. Чуть ли не целовались. Но Женька и Шура вдобавок к жареному киту, за которого и впрямь трудно поручиться, что он не рыба, стрескали в театре по бутербродику с селедкой. Золототрубова после рыбы целовать воспрещалось.
— У меня такой день сегодня, — сказала Шура, укладываясь спать. — Я буду вспоминать его всю жизнь.
А Женька подумала: «Как человек не чует своей беды».
Когда Женька поступила в университет, в летние каникулы она поехала в экспедицию поваром. Раз поздним вечером ей дали самой за рулем проехаться на мотоцикле. Она мчала по шоссе. Мотоцикл красный, «Ява-100»! Ни повернуть, ни остановиться, только дуть вверх по сопке на третьей скорости. Луч режет ночь, вихрь, шквал, лес вскипал по обочинам дороги, дымился поток в канаве!..
Что там за пляшущий огонек на макушке сопки? Костер? Звезда? Сердце бьется в ушах, и вздрагивают от его ударов полчища спящих жуков-стригунов. Звезд на небе! Хватай — не хочу! И совершенно очевидно, что этот день, вернее, ночь, миг! — счастливейший в ее жизни!
В это время в Москве наступало утро.
Утро, когда у Женьки не стало Юрика.
глава 6
Вороны моей мечты
Будучи ночвосом, Федор Васильевич Прораков случайно попал на педсовет. Обычно он не посещал такого рода мероприятия. А тут, разыскивая Галину Семеновну Оловянникову — ему надо было ей кое-что передать, — заглянул в учительскую. Ну и решил из любопытства поприсутствовать. Слово имела как раз Галина Семеновна.
— Я педагог стреляный, — докладывала Галина Семеновна. — Знаю детей как облупленных. С места встал, заорал, обзывается, толкается, плюется, дерется… Ребенок есть ребенок. Но негр Отуко — тихий. Он тихой сапой уходит весь в себя и на литературе! Рисует голых женщин.
С этими словами Галина Семеновна выложила на зеленое сукно длинного, как баржа, стола альбом Фреда.
— Ну-ка, ну-ка! — потянулся к альбому трудовик Витя Паничкин, молодой человек средних лет, которому принадлежали крылатые слова: «Урок труда — это адский труд».
Однако пока он тянулся, боковым зрением уловил, что все как-то не по-хорошему напряглись. Словно резинка, когда ее потянешь, а потом отпустишь, Паничкин сел, метнув молниеносный взгляд на сиденье стула. Эту полезную для педагога привычку привили ему его воспитанники, коварно и регулярно мазавшие стул Вите Паничкину мелом.
— Я только выяснить, — сурово сказал Витя, — каких стервец рисует женщин — русских или негритянок.
— Голый есть голый, — справедливо заметила Галина Семеновна. — И это не важно, товарищи, какого он цвета.
Деловито хмурясь, в торце стола восседал директор Владимир Петрович. Над ним чудо как хорошо ветвились оленьи рога, прибитые гвоздями к стене учительской.
Альбом лежал на сукне, как заминированный.
— Вам кто его дал? — спросил Григорий Максович.
— Сама взяла, — сказала Оловянникова. — Я забрала его из парты Отуко.
А надо вам сказать, что в интернате не носили вещи в портфелях. Тетради, учебники, разные твои принадлежности хранились в классе в парте с огромной крышкой во весь стол. И все там оставалось, когда ты уходил обедать, спать или гулять.
— Стало быть, уважаемая Галина Семеновна, вы его… этот альбом… я извиняюсь… украли?.. — скороговоркой выпалил Григорий Максович и сделал такое горькое лицо, будто он ее сейчас укусит.
Тук-тук-тук. Владимир Петрович побарабанил по столу дыроколом, призвав этим стуком собравшихся держаться в границах учтивости.
Чтобы смягчить удар, нанесенный Галине Семеновне, в сущности добрым, но нервным Григорием Максовичем, Владимир Петрович в двух словах отметил выдающуюся педагогическую деятельность Оловянниковой, направленную на оздоровление морального климата в интернате.
— Хотя, — веско добавил Владимир Петрович, — изъятие предметов личного обихода без спросу не очень хорошая форма работы, допустимая в самом крайнем случае.
— Это трескотня все, — сказала Галина Семеновна, имея в виду наскок Григория Максовича. — Вот они, Фредовы почеркушки!
И она взметнула над головой альбом.
Россыпь белоснежных женщин явилась взору педагогического совета. И все — от миниатюрных, с ягоду смородины, до размашистых, в лист, — были взгромождены Фредом на высокий постамент.