Выбрать главу

— Вы уходите от ответственности! — завопил Мочало.

— Да, я ухожу, мне пора на дежурство, — сказал руководитель «театральной студии», выпихивая из дома «труппу». — И чтобы никаких доносов. Моя вина недоказуема…

— Ошибаетесь! — воскликнул Хворостухин и, словно само возмездие, вместе с Женькой и бульдогом преградил дорогу компании.

— Не зря мне всю ночь снились одни гиббоны. — Прораков понял, что его козни раскрыты. Глаза у Федора Васильевича бегали по сторонам, однако с явно напускным хладнокровием он вынул из нагрудного кармана зубочистку, использовал ее по назначению, положил обратно и спросил:

— Этот бульдог?

— Этот, — сказал Мочало.

— Этот ветеринар?

— Этот.

— Ликуй, Мочалов, ты не взбесишься. Каким-то непонятным образом жизнь победила смерть. Вас разыграли. Под видом бульдога вам подложили свинью, — сказал Федор Васильевич, он был одет в поддевку из бурого сукна, сам бледный, как граф Монте-Кристо. — Вы что, все слышали? — спросил он Семена Семеновича.

— Все до последнего слова!

— Тогда посоветуйте, — говорит Прораков, — как бы нам вывернуться из беды без особого риска. За вознаграждение, конечно! Прораков второй раз не предлагает. Соглашайтесь! Если вы не камикадзе!!! — с этими словами молниеносно — Женька ахнуть не успела, Алмаз опешил — Прораков хвать Хворостухина за грудки и втащил в квартиру! Силами всего «театрального коллектива» они уже почти закрыли дверь… Проклял бы Семен Хворостухин тот день и час, когда, очертя голову, дал согласие Женьке принять участие в разоблачении мошенников!

Но вдруг — откуда ни возьмись — огромная стопа сорок четвертого-сорок пятого размера в сильно поношенном туристском ботинке встала между дверью и дверным косяком.

С той стороны вся шатия-братия поднавалилась на дверь, однако ноге, обутой в туристский ботинок, нельзя было причинить вреда и гидравлическим прессом.

— Товарищ Придорогин — вскричала Женька. — Какими судьбами?

— Я здесь проездом, — отвечал тот, не убирая ноги. — По делам организации.

— Фима! Ты? Друг!!! — полупридушенным голосом с той стороны баррикады позвал Хворостухин.

— Сема! Я здесь! Не бойся! Ни один волос не упадет с твоей головы.

— У него их и нет, — сказал Прораков.

Это было правдой. Семен Хворостухин был полностью лыс.

— Ну, ты, подарок Папе Римскому! — парировал Фима. — Хороший человек в Слизневке увидит больше достопримечательностей, чем ты в Риме.

— Какого дьявола?!

— Пусти Сему!..

И тут явился Витя Паничкин! В тот вечер он дежурил по спальням. И зашел узнать, в чем дело, почему Прораков не идет в интернат укладывать людей спать. И застал вышеописанную картину.

Понадобилось какое-то время, пока он понял, что к чему, освоился в обществе Алмаза, и только тогда — не к чести Паничкина будет сказано — с удовольствием стал оскорблять Проракова обидными речами.

Он вспомнил, как копил на шапку, какую уйму денег ухнул, как у него ее украли, все муки вспомнил, все страдания!

— Вы спекулянт, Федор Васильевич! — бросил в дверную щель Витя. — Закостенелый!

— От закостенелого слышу! — огрызнулся Прораков.

— А вы, Федор Василич, живодер!

— А ты — косноязыкий!

Витя раздул ноздри, свидетельствовавшие о его свободном духе, и выпалил:

— А вы — жулик! Я всегда знал! На деньги смотрит жаркими глазами. Раз в ботинках новых приходит — кремовых, остроносых! Я ему: «Федор Васильевич! Где ботинки брали?» А он молчит. Не отвечает. Хочет, чтоб у него только такие были. А я, дурак, ему сумки таскал! С ворованными продуктами. Со школьной кухни! Мы ведь рядом живем. «Занеси да занеси! А то за ночь истухнут!..» И поцеловал меня один раз. Поцелуй Иуды!

— Я не соображал, что делал! Я был в нетрезвом состоянии! — крикнул Прораков.

— Фиг вы меня еще поцелуете!

— Очень надо!

— Милиция! — закричал Витя Паничкин, так и норовя покрыть себя неувядаемой славой борца против нетрудовых доходов. — Милиция!

Подоспевший милиционер, прямо скажем, оказался кстати. Прораков быстро потерял свою твердокаменность, отпустил Хворостухина к Придорогину и вышел сдаваться. Он, правда, разглагольствовал и хорохорился, делал высокопарные заявления типа: «Как говорил художник Сезанн, я вам не дам себя закрючить!» Но видно было, что шайка разбита наголову.

За ним плелись собачьи бизнесмены: понурый Грущук, непросветленный Козявка и каратист Мочало, который сам уже не знал, чему радоваться, а чего пугаться. На всякий случай он держался подальше от доблестного защитника собак.