Милиционер-заочник составил протокол и как-то сконфуженно сказал Женьке:
— Ну вот, объект обезврежен. Хотя бы дальнейшее кровопролитие мы остановили.
Прораков шел, бросая на всех испепеляющие взгляды. Никто, наверное, не пожелал бы взглянуть на мир его глазами. Спина широкая, как дверь. И перед отъездом он сказал:
— Вернусь домой, куплю себе собачку таксу и обрету таким образом душевное равновесие.
глава 8
Не наступите на жука
Ту-у-у, ту-ду-ду-ду-ду-ту-у-у!.. — Юрик, вымазав лицо гуталином, играет в новогоднюю ночь на игрушечном саксофоне.
Золототрубов, сменивший театральную деятельность на черствый хлеб непризнанного художника-авангардиста, лежит на диване и курит гаванскую сигару.
— Зачем ты пишешь картины, что движет тобой? — спрашивает Юрик.
— Хочу изумить мир, — отвечает Золототрубов.
— Ту-у-у!.. Ту-ду-ду, ду-ту ту-у-у!.. О, йес!!
Я смеюсь. У меня от смеха всегда ноги согреваются. Ты знал, Юрик, я только этого и жду — похохотать. Ты вечно валял дурака. У тебя даже фотографий не осталось нормальных — везде корчишь рожи.
Мне снится сон: ты танцуешь, а я за тобой повторяю все движения.
Мне снится: я и ты. Я иду к тебе, иду, а дойти не могу, не могу прикоснуться.
Зыбко все и непредсказуемо. Кого-то не стало всего лишь оттого, что его укусила оса. В кого-то неудачно попали снежком. Кто-то в наше время умер от любви.
Так какие же мы в конце концов? Хрупкие или прочные? И какой весь наш мир?
…Летним утром по многолюдной улице в Орехово-Борисове мимо кинотеатра шел жук. Сухой, как шелуха от семечек, немного пошевеливая под крыльями полосатенькой спиной.
Жуки — это же вообще очень крепкие существа, сами с усами, энергией так и пышут. И все-таки, мало ли, на всякий случай, рядом с ним шагал парень лет семи. Он жука и взять боялся, и бросить не мог. Поэтому просто шел рядом и повторял:
— Осторожно! Не наступите на жука!..
И точно так же, как с жуком, мне кажется, обстоят дела с Землей и с человеком. Тем более они похожи друг на друга, Земля и человек: у них есть тело — оболочка и магма — любящая душа.
А может, Придорогин прав, и основная мысль земная заключается совсем не в человеке? А в дереве. Или в птице. Не важно!
— Я, — говорит Фима, — понятия не имею, по какой причине вымерли динозавры. Но отчего все вокруг может пожухнуть — догадываюсь. И я буду, Сема (это Придорогин говорил Хворостухину), противостоять! Не знаю, как у других, а у нас есть перед кем держать ответ, у нас с тобой — собаки. Мы, Сема, собаководы, и должны думать, какой будет Земля, и будет ли она вообще!
Из этих соображений два друга, Придорогин и Хворостухин, лично проследили, чтобы Прораков не улизнул от правосудия.
Проракова с треском уволили из интерната и из оперетты, передали дело в суд, пусть не за жестокость, раз не было такого закона, но за спекуляцию и за привлечение малолетних мочал.
Главное, чего они добились — это сурового общественного порицания. Плюс то, что Прораков весной не поехал в Рим.
А с мочалами никакого разбора не произошло. Поскольку в тот час, на который назначили все интернатское собрание с представителями общественных организаций и милиционерами, Григорий Максович Бакштейн улетел на воздушном шаре.
Да-да, на том самом, который тогда не надулся, а теперь надулся. Старухи в ватниках, пилоты, газовщики удерживали аэростат за тросы, да еще на петли навесили балластные мешки. А он шагнул в корзину без всякого парашюта.
Первым это увидел Фред. В актовом зале, где мы собрались, был спертый воздух. И Галина Семеновна попросила Фреда Отуко открыть фрамугу.
Фред распахнул ее и потянулся.
— Я — русский богатырь!
И вдруг увидел воздушный шар.
Все повскакали с мест: и мы, и представители, и милиционеры, со «скамьи подсудимых» вскочил «Театр в гараже»… Неразбериха, тарарам!
Мы облепили окна, мы кричали, размахивали руками. Но Григорий Максович не слышал.
Минуту назад Рома и Женька видели его в классе. Он сидел за учительским столом. Взгляд у него был расфокусированный. А на столе — полный пакет мятных пряников. Григорий Максович любил пряники. Но этот пакет — нетронутый, он там и теперь. Еще Женька заметила: Григорий Максович свою футболку с ярчайшей надписью на груди «Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ЖИЗНЬ!» пустил на тряпочки — вытирать доску.
— Хотите что-нибудь сказать — скажите…