КАК МЫ ПЕРЕЕХАЛИ В НОВЫЙ ДОМ
И КАК БЫЛИ РАЗВЕЯНЫ ПО ВЕТРУ
БУМАГИ ИЗ КАНЦЕЛЯРИИ
Когда половина нового дома была, наконец, отстроена, и мы переехали, это был для всех настоящий праздник. И мать, и отец, и мы с сестренкой нарядились во все новое. Мама надела золотые браслеты с бриллиантами, золотое наплечное ожерелье, золотой пояс с огромным, в человеческий глаз, сапфиром, на ногах у нее были лакированные туфли на высоких каблуках - и без того красивая, она сейчас была необыкновенно хороша. В ее светлых прекрасных глазах светилась радость и одного этого достаточно было, чтоб сделать меня счастливым - я ликовал, когда видел маму веселой и довольной. Отец, всегда такой деловой, немногословный, сегодня тоже смеялся, с удовольствием слушал, как мама расхваливает дом, шутил с мастерами-армянами, что-то весело говорил им по-армянски, а те смеялись и оживленно болтали. (Отец. знал по-армянски, рядом с селом, в котором ом вырос, было армянское село).
И вдруг среди этого веселья и ликования мы увидели, что люди с криком бегут к канцелярии уездного начальника, находившейся неподалеку от нашего нового дома.
Все умолкли, глядя на бегущих людей. Мы видели, как толпа ввалилась в канцелярию. Потом случилось что-то уж совсем непонятное - из окон и дверей канцелярии полетели на улицу кипы бумаг: покружившись в воздухе, бумаги падали на землю. Потом из канцелярии стали выходить чиновники, на ходу срывая с. себя погоны.
- Что ж это такое? - удивленно спросила мама.
Ничего не ответив ей, папа сбежал по лестнице и быстро пошел туда, где собралась толпа. За ним устремились работавшие у нас армяне. Какой-то мужчина влез на табуретку - ее принесли из канцелярии - и стал говорить, размахивая руками. Толпа заколыхалась... "Урра-а-а!" кричали люди. В воздухе летали бумажки, их все выкидывали и выкидывали...
Наконец папа вернулся.
- Николая сбросили с трона! - сообщил он.
- Не может быть! - воскликнула мама.
- Почему не может? - не прекращая работы, невозмутимо сказал армянин Кара. - Революционеры давно уже пытались придушить двуглавого орла.
"Как это? - подумал я. - Разве бывают орлы с двумя головами?" Спросить я не решился. И папа, и мама всегда одергивали меня, если я вмешивался в разговоры взрослых, и постепенно между мной и взрослыми выросла незримая стена из бесчисленных вопросов, оставшихся для меня неразрешенными.
- Думаю, не сегодня завтра киши приедет. - Отец всегда называл дедушку Байрама "киши"; в то время дедушка Байрам был уже помощником начальника соседнего уезда.
- А что будет на дорогах твориться!... - озабоченно протянула мама.
- Ну, ему это не страшно. Его тут все знают.
Знать-то знают, да ведь и врагов у него хватает.
- А когда дедушка приедет? - обрадованный, спросил я.
Отец сурово взглянул на меня.
- Сколько раз тебе говорено: взрослые разговаривают, не лезь! Иди отсюда!
- Но он же только спросил... - заметила мать, она всегда вступалась, если отец сердито обрывал меня. - Что он плохого сделал?
Мне стало так обидно, так жаль себя, что я сбежал в сад по большой каменной лестнице, прислонился к шелковице и, зная, что тут меня никто не увидит, заплакал. Я всегда начинал плакать, когда мама вступалась за меня, защищая перед отцом.
Поплакав, я вытер слезы рукавом и стал размышлять, что же произошло возле канцелярии начальника. Я попытался представить себе орла с двумя головами и все думал, при чем же здесь падишах Николай? И как это падишаха можно сбросить стропа?... Из сказок "Тысячи и одной ночи" я знал, что падишах сидит в заколдованной башне на золотом троне. По обе стороны от него телохранители со щитом в одной, с пикой в другой руке, и сильны эти его телохранители, как сам Рустам-Зал. И еще я не мог понять, зачем мужчины в мундирах срывали с плеч такие красивые золотые погоны да еще бросали их на землю? И чему радовались люди в толпе? Но тут па шелковицу, под которой я спрятался, села сорока, глянула на меня и весело затрещала. Я вспомнил, что каждый раз, когда во дворе у дедушки начинала трещать сорока, бабушка Фатьма радовалась, считая ее доброй вестницей, и говорила: "У сыпка сынок родится, и у дочки будет сын!".
Сорока потрещала, потрещала, умолкла и снова принялась трещать. "Это она сообщает, что приедет дедушка!" - сообразил я.
Вскоре после того, как разнесло ветром выброшенные из канцелярии бумажки, на улицах нашего города появились вооруженные всадники. Они громко переговаривались, смеялись... Потом в нашем доме я увидел две винтовки и патроны. По вечерам теперь дом наш был полон гостей. Дом к этому времени уже достроили, и самую большую комнату застлали коврами, сделав ее гостиной. Наш слуга Гудрат, мальчик лет пятнадцати, носил гостям чай в стаканчиках-армуды и всевозможные сласти. Мама сидела в смежной комнате и, не разрешая нам с сестренкой шуметь, внимательно прислушивалась к тому, о чем говорили за стеной мужчины. Чаще других за стеной произносили слова: "свобода", "российская конституция". Наконец я спросил у мамы:
- Про что они говорят?
- Тебе не понять... - коротко бросила она.
Зинят, наша молоденькая служанка, шепотом объяснила мне, что говорят там, за стеной, про то, как сбросили падишаха.
Я был еще очень мал, и от всех этих дел в голове у меня все перепуталось. Вечерами, лежа в постели я пытался разобраться в тревожных и странных событиях, о которых слышал днем, но все это было такое чужое, непонятное, и то, что мать с отцом, не считаясь с моей естественной любознательностью, ничего не объясняли мне, мучило меня: я чувствовал, что никому, никому нет до меня дела.
Потом стали доходить слухи о грабежах на дорогах, о нападении бандитов - нет настоящей власти, каждый творит, что хочет...
... Как-то, придя из города, лапа рассказал маме, что с иранской границы движутся к Евлаху войска царя Николая, чтоб по железной дороге отправиться в Россию, и что, похоже, выйдет заваруха.
- Но почему? - спросила мама.
- А потому, - спокойно ответил отец, - что наши не собираются их пропускать, дороги перекрыты... Только перебить регулярные войска дело не простое, у них ведь и артиллерия, и пулеметы... На царя злятся, а злость вымещать хотят на солдатах! - добавил он, зажигая папиросу.
- Бедные парни... - сочувственно сказала мама. - Не сами ж они сюда пришли. Не по своей воле.
- Кому это объяснишь? - раздраженно бросил отец. - Причем, учти, войска пойдут здесь, - он указал на шоссе, проходившее мимо нашего дома. Если завяжется перестрелка, может пострадать город. Словом, вам здесь нельзя оставаться.
- И куда ж нам деваться? - удивленно спросила мама.
- Да вот мы тут посоветовались, решили, пока войска не пройдут, женщин и детей собрать у Мешади Курбана, его дом в стороне. Если что, пуля не достанет.
Мама промолчала, но по тому, как сердито чиркала она спичкой зажигая папиросу, я видел, что это ей не по вкусу - бросать наш новый красивый дом и прятаться у Мешади Курбана.
Одноэтажный дом Мешади Курбана, состоявший из пяти-шести комнат, был набит до отказа, Мешади Курбан был всего лишь мясник, но в городе его уважали. И не только потому, что у него были отары овец и десятки наемных чабанов, а потому что он обладал решительным нравом, покровительствовал слабым и беззащитным, и не было случая, чтоб кто-нибудь заставил его дважды повторить свою просьбу. По приказу Мешади Курбана в саду разожгли несколько очагов и женщины варили еду в больших медных казанах - Мешади Курбан велел прирезать несколько баранов.
Мужчины, сбившись в кружок, встревоженно переговаривались, но сам хозяин спокойно попыхивал короткой трубкой и слушал, что говорят другие. Высокий, широкоплечий, с большим орлиным носом, он был величественен и недоступен. Огромные волкодавы, сидевшие на цепях в глубине сада, взволнованные, возбужденные мужские лица, а главное - Мешади Курбаи в своей величавой невозмутимости - все это уводило меня в мир легенд и преданий. Я старался быть как можно незаметнее, но неотступно вертелся возле отца, пытаясь не пропустить ни слова.