- Почему?
- Папа не пускает. Говорит - девочка.
- Ну и что?! У нас в классе вон сколько девочек!...
- Я учиться хочу. - Сария вздохнула.
Я спросил маму, почему отец не пускает Сарию в школу, и мама сказала, что такой уж он человек Мирза Мирмухаммед - сам гимназию кончил, а девочек не пускает в школу. Врагов у него здесь много, боится, украдут.
Врагов у Мирзы Мирмухаммеда и правда хватало - он был когда-то одним из самых знаменитых карабахских разбойников. Уже немолодой, седовласый, из-за какой-то старой раны хромавший на одну ногу, он и теперь носил под рубахой пистолет. Говорят, что насколько благороден и доброжелателен был его покойный отец Гаджи Ахунд, настолько жесток и безжалостен был он сам. Рассказывают, что однажды еще при царе Николае Мирза Мирмухаммед - в то время, когда он был царским начальником - ехал верхом в сопровождении нескольких стражников. На дороге стоял крестьянин и мочился. Мирза осадил коня. "Почему стоя мочишься? Ты что - гяур?" - "А тебе-то что?" - сердито бросил крестьянин. Мирза, не раздумывая, выхватил из-за пояса револьвер и застрелил его.
Однажды Мирза увидел, как Мисир, наш слуга, коротенький толстый парнишка, пытаясь сбить грушу, бросил в нее камнем. Мирза схватил беднягу, повалил на землю и закричал: "Несите нож, я сейчас отрежу ему башку!...". "Зачем он так? - спрашивал я маму, - ведь им некуда девать груши, они же раздают их даром?" - "Потому, что нельзя кидать камнем в дерево Мирзы", - с усмешкой ответила мама.
Говорили, что он был очень храбрым, этот Мирза, но мне он был отвратителен. И крестьянина убил ни за что, и Сарию не пускает в школу...
Весь день мы с Сарией играли в саду. Однажды, когда мы шли по дорожке, взявшись за руки, ее мать набросилась на нас: "Девочка с мальчиком не должны держаться за руки!". Я смутился, почему - этого я не понимал. За руки мы потом все равно брались, но только сперва оглядывались - не видит ли кто, держаться за руки было очень приятно.
Мы с Сарией убегали к Скале Сокровищ и оттуда с высоты смотрели на стремительную реку, чей грохот не доходил до нас, на темные, маленькие, как вороны, фигуры людей, на крепость
Ибрагим-хана...
Бабушка рассказывала, что хан построил ту неприступную крепость, чтоб укрываться в ней от врагов, и я думал, что трус он, этот хан, - сам хотел прятаться в крепости, а люди его?... Но Сарие я этого не говорил, я ей говорил только приятное. Я смотрел, как легкий ветерок перебирает каштановые кудряшки на белом лбу Сарии, обмирал от восхищения, и мне казалось, что мы с девочкой в каком-то особом, прекрасном мире, о существовании которого я раньше просто не подозревал...
Я рассказал Сарие о приключениях Робинзона Крузо и хотел уже сказать, как было бы прекрасно, окажись мы с ней на таком вот необитаемом острове, но не успел, потому что Сария наморщила лобик.
- Бедняга!... - сказала она и покачала головой. - А как же ему было скучно!...
Но вот кончился август, и пришел конец тому блаженному состоянию, в котором я провел лето, - пора было уезжать. Да еще на беду папа велел мне ехать верхом с Абдулазизом - я не любил этого приземистого короткошеего человека, - но возражать не приходилось. Когда же мама сказала, что я устану в седле, папа прикрикнул на нее, чтоб не делала из меня неженку, и я мрачно буркнул, что не устану...
Утром папа оседлал нашего коня, покрепче затянул подпругу, приторочил хурджин с едой... Сария стояла у окна и смотрела, как мы собираемся.
Я сунул ногу в стремя, сел в седло и, обернувшись, взглянул на Сарию. Она смотрела на меня и улыбалась грустно и ласково. Я тоже улыбнулся. Не знаю уж, как выглядела моя улыбка, но в тот момент я узнал, что разлука великая печаль. На мгновение мне показалось, что и я сам, и все вокруг состоит из одной печали. Я вспомнил, как Сария не велела мне рвать для нее желтые цветы: "Желтые к разлуке!" - сказала она. Но мы все равно расстались.
Дорога в пятьдесят верст от Шуши до Карабулака все время шла вниз, петляя по горным склонам. Мы ехали меж отвесных скал, поросших густым лесом. Мне хотелось побыть одному, к к все время отставал. Я думал о том, куда пошла Сария, когда мы уехали? Что она делает сейчас? С кем разговаривает?... Мне казалось, что я навсегда расстаюсь не только с Сарией, но и с этими могучими дубами, с птицами, пугливо поглядывающими из-за кустов, с кустами ежевики, уже начавшей чернеть...
Мы выехали на равнину, и я, обернувшись, взглянул на Шушинскую крепость, и древняя крепость, возвышавшаяся над прикрытыми туманом скалами, казалась мне сказочной, нереальной. Много раз потом видел я мысленно эту крепость, возникающую из скал и тумана, и в ней - Сарию. Но Сария уже не улыбалась, мне казалось, она смотрит куда-то неведомо куда, и не улыбается, и это было похоже на сон...
Когда мы проезжали мимо садов, Абдулазиз велел мне спешиться подозвал садовника, дал ему денег, чтоб тот принес виноград. "Сейчас перекусим", Абдулазиз достал из хурджина сыр и чурек, я - мамины котлеты, но есть совсем не хотелось. С трудом сжевав кусок чурека с сыром, я немножко исклевал винограду и встал. "Чего не ешь?" - спросил Абдулазиз. "Не хочется". В присутствии этого человека мне было еще хуже, чем одному. Я встал и пошел к коню.
Когда мы приехали в Карабулак, Абдулазиз поехал дальше, а я отправился к тете Бильгеис - так мне велела мама. Тетя Бильгеис была женой папиного учителя и мачехой Аббаса, того самого, который рассказывал мне когда-то про могилу своей матери.
Мы с Аббасом расседлали коня, привязали его в конюшне и поднялись наверх. Меня расспросили о маме и усадили ужинать.
После ужина хозяин дома рассказывал мне, какой старательный ученик был мой папа, что он никогда не опаздывал в школу - а ходить ему приходилось за восемь верст, - что он лучше всех в школе выучил русский язык. При этом учитель старательно лузгал семечки, а сидевший напротив него сынишка не уступал ему в этом. Я был поражен: папа один раз так отругал меня, застав за этим занятием, но мне нравилось, как свободно держался при отце Аббас, как легко он вмешивался в разговор. И я завидовал Аббасу, если бы мой отец вот так же, запросто обращался со мной, мне не было так одиноко на свете...
НОВАЯ ЖИЗНЬ И Я
Я с завистью смотрел, как парни в нашем городе носят галифе и гимнастерки защитного цвета, перетянутые широким командирским ремнем. Веселые, оживленные, они ходят повсюду группами, на собраниях громко ругают беков и буржуев. А время от времени вешают на плечо винтовку и вместе с милиционерами уходят в горы ловить бандитов. Парней этих называли "комсомольцами". Давно копившаяся во мне озлобленность против бекских сынков стремилась теперь выплеснуться наружу. Меня заражал воинственный дух, энергия и напористость комсомольцев - в искренность этих парней я верил. Впервые в жизни мне хотелось действовать. "Хочу быть комсомольцем!" - заявил я однажды отцу. Я думал, он рассердится. Ничуть не бывало. "Наш сын, видно, от рождения коммунист", - с улыбкой сказал отец маме.
Через несколько дней он привел меня к своему односельчанину, занимавшему какой-то ответственный пост в укоме партии.
- Вот этот парень хочет стать комсомольцем! - со смехом сказал папа.
И ответственный товарищ, молодой и симпатичный, тоже засмеялся в ответ.
- Не в отца пошел, не хочет буржуем быть. Дело хорошее, вот только рановато ему в комсомол... - И увидев, как вытянулось у меня лицо, добавил весело. - Пусть пока в пионерах походит. А потом - в комсомол!
... Мое вступление в пионеры пришлось по душе и папе и маме, будто тем самым и они стали причастии к новым порядкам, и новой жизни. Нам, пионерам, выдали синие короткие штанишки, белые рубашки и сатиновый красный галстук. Но мама сшила мне другой - из легкого шелка. Каждый день после школы я надевал пионерскую форму, повязывал галстук и уходил на сбор отряда. Алый, как весенние маки, нежный, как их лепестки, галстук, повязанный па шее, доставлял мне физическое наслаждение, делал меня смелым.
Вожатый нашего отряда Фетиш, сын сапожника, один из первых комсомольцев в городе, на каждом сборе твердил о врагах советского государства, явных и скрытых. Если враг - твой отец или брат, пионер все равно должен быть к нему беспощаден. Должен пойти и сообщить в ЧК. Беки и буржуя все делают, чтоб помешать нам. Построить социализм, не хотят, чтобы не стало бедных.