Впрочем, можно, конечно, воду согреть, одежду с песком и золой отстирать, самим в пару посидеть, а потом жесткой мочалкой тело оттереть — но это уже блажь. Это дело готов неразумных, пусть норманны в духоте себя мучают, свет французского общества воспитан по-другому, по-светски. С левретками оно, конечно, привычнее. И хлопот меньше.
Жан свою неприязнь к бородатым великанам перенес на баню — не терпел ее, на дух не переваривал. Да и баня его — тоже. Казалось ему — сунется он в парилку, тут же и угорит смертью храбрых. Отец Меур в этом его поддерживал и больше того — одобрял.
Будучи потомственным попом, ему не раз доводилось посещать Батиханство, сначала, как простому служке, позднее — сановному служителю церкви. Там ему нравилось — чем выше чин, тем разудалее жизнь: девки, выпивка, игра в кости. Все, конечно же, с верховного разрешения и заочного прощения. Но дело было даже не в этих маленьких прелестях большой жизни. Все упиралось во власть.
Вера готов и норманнов ничем не отличалась от той, что трактовалась в Батиханстве. Разве что — в мелочах. Отказывались они есть «плоть Христову» и запивать «кровью Христовой», так дикие люди, книжники! Ничего, время теперь радостное, время теперь — только успевай отхватить себе что-нибудь. Глядишь, и книжники угомонятся, позабудут свои письмена. Для этого и создали инквизицию. Точнее — две инквизиции.
Позднее, конечно, выживет только одна. Яков Шпренгер, декан Кельнского университета, и приор Генрих Крамер (Иститорис) подведут итог борьбе былых веков и провозгласят суть, самую благородную и благочестивую — искоренение дьявола на Земле. Их творение, их «Молот ведьм» сделается ужасным бестселлером на долгие-долгие годы и века.
Diabolus, он же в просторечии «Дьявол» станет популярнее иных созданий Господа, он сделается вездесущим. Куда б человек не сунулся, тут же его начинают преследовать козни. Пошел к соседу воровать, а тот накрыл — подлый сатана тому помог. Отлупил сосед, больно сделалось вору: тело болит от синяков и ссадин, душа страдает — с дьяволом встретился. Срочно поспешать к судьям, они в обиду не дадут. И правда, нечего руки распускать, судить его судом инквизиции и казнить его судом светским. Вор-то в восторге, но и его тоже судить, чтоб знал! Чем больше судов, тем сильнее власть.
Ведь именно для обладания властью и была создана эта самая инквизиция, по крайней мере — одна из двух. Пес с ней, с религией, уничтожать надо в первую очередь людей! Тех, кто выше ростом, у кого синие глаза, кто обучен грамоте, кто помнит древние обычаи, кто близок к Господу, оттого что знает, где его искать. В огонь, непременно в огонь, впрочем, неважно — хоть как, лишь бы не только в живых не оставлять, но и память всякую искоренить.
Жан де Бетенкур рано вступил в инквизицию, но быстро освоил, что от него требуется. Отец Меур умел доходчиво разъяснять, приводить примеры, даже по первости делать кое-какие приказы. Лишь бы польза была для всего их церковного братства.
Пускай гордые рыцари в свои Крестовые походы бегают, пускай рубятся с настоящим Злом, нет-нет, да и встречающимся на Земле — их потуги не принесут ничего, только растраченные силы, да загубленное здоровье. Их инквизиция — ерунда на постном масле, народ забудет, обратит в сказки и перестанет их читать, потому что народ делается неграмотным и от этого послушным.
Жан ни одного мгновения не сомневался в правильности своих поступков. Он брался за любое дело, даже не отдавая себе отчет: справится, либо нет? Отец Меур издаст воинственный клич, подопечный бежит на полусогнутых исполнять. Приказал бы духовный наставник взлететь на месте — замахал бы руками, как птица петух и, глядишь, полетел бы на соседний плетень. Словом, Жан приносил огромную пользу делу. Да и себя, истого борца не забывал.
Местные дамочки его интересовали не очень, нормандки им не интересовались вовсе. Но это была не проблема. Их можно было подкараулить, дать дубинкой по голове со спины, а потом общаться, как душе заблагорассудится. А чего церемониться: все равно — ведьма, будет вылечена самым радикальным способом — смертью.
Откуда на берегах Сены возникли соплеменники Бетенкура — все давным-давно позабыли. Да, они были физически слабее коренных жителей, тех, что — кельты, фризы и прочие северяне, но их, пришедших ниоткуда, было много. У них была одна задача — выжить любой ценой. Даже ценой Веры, которую они легко приняли, как основополагающую. Приняли и тут же начали подстраивать под себя. Вера тоже должна способствовать подчинению окружающих условий, причем с максимальной для этого дела выгодой. А староверов надо выжить. И самим это все пережить.
Вскрикнет в сердцах рыцарь после увещеваний попа: «Какого лешего мне идти поклоняться? Это же мертвое тело!» «Но оно свято, ибо — это мощи!» — вкрадчиво заметит поп. «Так я лучше Жизни поклонюсь, Христос смертию смерть попрал, стало быть — Жизнь победила!» — насупится меченосец. «А не положено это, раб Божий», — покачает головой священник. «Не раб я», — проговорит рыцарь и тут же помирает.
Не мудрено: несколько ножей торчат из спины, с этим и не всякий святой выжить сможет.
«Был ты Валгеа, а станешь Валуа» — торжественно изречет поп, обращаясь к кривоногому парню, что вытирает о засаленную кожаную рубаху испачканную в крови руку. Рядом — Жан де Бетенкур, тоже вытирается. И еще пара людей.
«Весьма рад!» — соглашается новоиспеченный Валуа. — «Раб твой».
Такое вот право инквизиции решать дела. И опять же: ни тени сомнения в совершенном. Все оправдывается служением Богу, только вот какому Богу? Впрочем, для Жана это совершенно неважно. Он давно уже получил себе бляху с эмблемой то ли острия копья, пробивающего яйцо, то ли римской цифры «пять», вписанной в овал. Вроде, пустяк, но душу греет и даже кошелек наполняет.
К тому, что ни одной реальной ведьмы вблизи он не видел, инквизитор относился спокойно. Лучше уж наносить упреждающие удары, на том свете Бог разберется. С дьяволом же ухо нужно держать востро, с ним шутки плохи.
Как же: dia — это «два», bolus — и вовсе «смерть». Убивающий тело и душу. Ну, нечаянно просмотришь врага, а он извернется, да и убьет твое тело! Очень печальная перспектива. Душа-то, как бы так помягче — давно уже омертвела, вот тело терять не хочется до умопомрачения. Хорошее еще тело-то, в меру пузатенькое, бледное и совсем безволосое — знатное тельце.
Только в рыцари с таким телом не принимают, негодяи. Точнее, с таким запахом, что этому телу присущ. Жан использовал различные благовония, но все равно заносчивое рыцарство воротило носы. Да еще глаза его не вызывали доверия — черные, мол, излишне. Бетенкур не спорил, но почему-то это обстоятельство своей «лыцарской непригодности» его жутко задевало.
Зато в инквизиторы — пожалуйста. Ездят меченосцы по лесам дремучим, к гробу Господнему пробиваются через тучи злобных муслимов, за Веру терпят страдания, пытаются очистить этот мир от скверны, но получается как-то убого, как-то не совсем серьезно.
Ну, обнаружилась в лесу некая сущность, детей похищает, кушает их, вероятно, либо по какой другой надобности приспосабливает — так с ее истреблением ничего не меняется. Обязательно в городе объявится некто, занимающийся чем-то подобным. А найти его — кишка тонка, ибо силен он, чин имеет, либо сан. Легче с ним договориться, пусть пользу приносит отдельно взятым людям, а свои грехи и страсти оставляет при себе.
Первая инквизиция, вся сплошь рыцарская, уничтожает нечисть. Зато вторая, менее продвинутая, умеет с этой нечистью договариваться. Для обоюдной, так сказать, выгоды, для прогресса и развития государства. И пусть на поясе у них не мечи, стоимостью в полгорода, а какие-то кривые и косые ножи болтаются — пользы от них больше.
Но в один прекрасный осенний день Жан, как обычно пришедший навестить своего настоятеля, увидел на прицерковном дворе нездоровую суету и даже ажиотаж. Отец Меур визгливым голосом отдавал распоряжения слугам, подгоняя их неуклюжими пинками. Те с кислыми рожами таскали какие-то тюки и свертки и грузили их на телегу, в которую уже была запряжена унылая лошадь.