Стефан приложился кулаком по ноге противника, как раз по пальцам стопы, отчего тот закричал и согнулся в три погибели, ухватившись за ушибленную конечность. А то как же иначе — ведь, поди, Дюк переломал ему все косточки, потому что в его руке неведомо как оказался увесистый булыжник. Этим же камнем он приложился снизу вверх, прямо в раззявленную челюсть, и снова не промахнулся. Враг забулькал, но Стефан на это уже внимания не обращал. Ему нужно было добраться до меча, либо, на крайний случай, схватить выпавшую из рук поверженного противника дубину. Это удалось. Почти удалось.
Уже смыкая пальцы на чужом оружии, в голове возле правого уха взорвался ожогом оглушительный удар. На долю мига в мозгу взыграли трубы, как перед концом света, потом свет действительно кончился.
Очнулся он от холода. Пошевелился, ощущая во рту свинцовый привкус крови, осознал, что еще жив, но беспомощен до безобразия: руки за спиной оказались привязаны к согнутым в коленях ногам за лодыжки. Он огляделся по сторонам, насколько это позволяло положение тела. Лошади, все так же привязанные за узду к ветке ближайших кустов орешника, отыскивали на земле какую-то съедобную траву и казались очень спокойными. Оно и понятно — собаки-то убежали, подлые. Угрозы для лошадей больше никакой не было, не считать же таковой пришедших людей, переговаривающихся где-то поблизости на неизвестном языке. Вот для собак увеличение количества человек — нежелательное соседство. Они тогда и смылись от греха подальше.
А Стефан и Вильгельм не придали этому событию никакого значения. Подумаешь, псы подевались куда-то. Может, они сумасшедшие!
Кстати, принц обнаружился совсем недалеко и в аналогичной позиции. Только у него во рту еще и кляп торчал. А это-то зачем? Здесь кричи-не кричи, никто не услышит, а услышат, так на помощь спешить не будут. Закон джунглей.
Стефану вновь сделалось стыдно. Лежать тут в одном исподнем белье, не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой, было унизительно. Хорошо, что никто другой этого унижения не видит, плохо, что никто другой не узнает, где сгинул хунгарский рыцарь. Только он с принцем и их убийцы. В том, что их оставят в живых, он очень сомневался.
Разглядеть врагов удавалось не очень. Сумерки сгущались, наползал туман, размывая контуры предметов, разрушалась надежда. Но раз ничего поделать нельзя, значит, надо извлечь максимальную пользу из того, что пока еще жив.
Извиваясь, как в припадке падучей болезни, он пополз к Вильгельму, стараясь при этом не шуметь. Тот тоже был в сознании, похлопал глазами, видимо, одобряя сближение. Потом принц ловко повращал зрачками, что должно было означать, вероятно, что он контролирует ситуацию, а Дюк даже побоялся, чтоб у англичанина глаза не вывались из орбит.
Когда все же удалось оказаться рядом, то Стефан открыл рот и потянулся им к лицу Вильгельма. На мгновение глаза того изобразили удивление, но потом — понимание. Со стороны можно было заподозрить, что рыцарь перед смертью лезет целоваться со своим другом — этакие серьезные мужские поцелуи без объятий. Но Дюк вцепился зубами в отвратительный кусок спрессованной материи, изображающий кляп, и, мотая головой, как собака, вытащил тот изо рта Вильгельма.
Принц некоторое время ловил воздух, пытаясь отдышаться и отплеваться, потом прошептал дежурное «спасибо».
— Кто это? — шепотом спросил Стефан, мотнув головой в сторону голосов.
— Может это покажется странным, но лично я предполагаю, что это hassassins, — прошелестел Вильгельм.
Произнесенное слово было очень неестественным для этого уголка старой Европы. К Любеку стеклось в свое время очень много слэйвинов, считающихся «южными», проповедовавших, как у них водится, религию стяжательства и собирательства, чуть прикрытую христианством. Но встретить здесь оголтелых муслимов, объединенных в летучие отряды беспощадных убийц — казалось неправдоподобным. Ассасины возникли где-то в сирийских пустынях, как немногочисленные отряды, стихийно организованные для противостояния крестоносцам. Они нападали, грабили и убивали всех, попадающихся на пути. Зачастую им встречались только слабые, на них-то и оттачивалось мастерство. Они были беспощадны к женщинам и детям, не говоря уже про мужчин. Среди крестоносцев ходили слухи, что эти непримиримые муслимские воины охотятся на кого угодно, только не на вооруженных мечами рыцарей.
А все потому, что этих убийц объединяла единственная страсть, которой они целиком отдавались: перед очередным рейдом, во время резни, после возвращения в свои лагеря — страсть к наркотическому веществу, который они именовали hashish. Собственно говоря, слово «ассасин» означало всего лишь «последователь гашиша». Одурманенный мозг делает из человека чудовище.
Некоторые викинги тоже лакали похлебки из мухоморов, чтобы в бою сделаться берсеркерами, но только в самом начале своей ратной карьеры. Если довелось позднее остаться в живых, то в боевой транс они впадали уже вполне самостоятельно, не прибегая ни к каким стимуляторам. Человек должен всегда отвечать за свои поступки, человеческие, либо нет. Только трус пытается объяснить свои злодеяния воздействием наркотика. Впрочем, трусость — это черта характера, а творимые преступления с гашишем в башке аналогичны таковым с чистым разумом. Тут уж дело не в наркотике, тут уж дело в том, кто когда-то был человеком. Был, да весь вышел. Бес остался.
Но если допустить, что это действительно — ассасины, то просто так они убивать не будут, обязательно накумарятся до макушки, чтоб получить больше впечатлений от страданий жертвы. Значит, у них с Вильгельмом есть какое-то время. Пока те люди разговаривают между собой, не срываясь на крики, возгласы и боевые кличи, они будут живы. Вопросы, конечно, к принцу имеются, причем — много вопросов, вот только не стоит тратить драгоценные мгновения на то, чтобы потешить свое любопытство. Если будет возможность, то можно потом все узнать, если суждено умереть, то и так все сделается ясным — на том свете, хочется верить, тайн не существует.
— Надо зубами ослабить путы, — прошептал Стефан.
— Давай, я попробую, — ответил Вильгельм. — Мне, похоже, руку перебили — от тебя больше пользы будет.
Узел, связывающий веревку, был один, к тому же никакой оригинальностью не отличался. Оставалось надеяться, что во рту у принца зубов больше, чем один, и они, эти зубы, если и не способны перекусить гвоздь, то от морковок не ломаются. Тем более, от всяких разных потрепанных веревок из пеньки. Эх, был бы Вильгельм бобром, вмиг бы путы перекусил. Но тогда бы он никогда не стал наследником престола в Англии — бобров туда не принимают. Вот львов — пожалуйста, да и то, только в виде опоры для трона. Львы и ливы — это родственные понятия, потому что у них есть гривы. И еще гривы у ангелов.
Мысли у Стефана путались, голова начала жестоко болеть. Вообще-то, она и не переставала, вот только почему-то сейчас это начало ощущаться в большей степени. Наверно, потому, что его судьба теперь находится в зубах у наследного принца туманного Альбиона.
Внезапно одна нога как бы сама по себе выпрямилась, Дюк заставил себя включиться в действительность и услышал близкое сопение Вильгельма и далекое гортанное пение. Все, созрели супчики, сейчас придут резать пленников по кусочкам. Через миг путы совсем ослабли, и Стефан принялся ожесточенно растирать онемевшие кисти.
— Сейчас я тебя развяжу, — сказал он принцу. — И мы уходим в туман.
— Поздно, друг, — вздохнул тот в ответ. — По-моему, за нами идут. Так что уходи один.
От грозных песенных воплей по направлению к ним отделилась какая-то фигура. Прошла несколько десятков шагов, уже стала очевидней, но, вдруг, пропала, словно канула в туман, причем — совершенно бесшумно.
Некогда было разбираться, что это было. Стефан ожесточенно теребил узлы веревки Вильгельма, досадуя на неловкость своих пальцев, все еще не вполне слушавшихся его.
— Ну, я так и знал, — совсем рядом раздался тихий голос, показавшийся знакомым.
Дюк, наконец-то разобравшийся с путами англичанина, выглянул из-за его спины: действительно, голос знаком, а также знакомо все прочее. Перед ним, присев на корточки, расположился певец Чурило Пленкович. Певцом-то он был, конечно, не самым голосистым, вот Чурилой был настоящим.