Встав на крыло, на юг с тобой лететь.
Я всё оставлю, не взглянув назад.
Я не боюсь преград.
Я не боюсь и буду рад
Принять из рук твоих иную долю.
Не завтра я проснусь — сегодня.
Я сидел, обняв Костю, и с ужасом думал, что мог потерять его из-за своей прежней культурной обусловленности.
— Знаешь, всю свою жизнь я мечтал о собственном клоне, в точности таком же, как я. Чтобы в любой момент, когда захотим, мы могли брать и любить друг друга без всяких уговоров, объяснений, стыда и чувства, что должны что-то друг другу за это. Нет, просто быть одним любящим целым, без границ, что надо неизменно преодолевать, чтобы быть рядом.
— Господи, когда ты научился читать мои мысли? Я тоже постоянно думал о том, насколько легче было бы жить, будь у меня настолько близкий человек.
— Плоть от плоти.
— Я твоя плоть от плоти. Во всём этом мире у меня нет никого роднее. А это лживое, прогнившее ненавистью и лицемерием общество, твердящее о любви, братстве и тут же топящее всех и всё в уничтожающих войнах и насилии, пусть катится к чёрту!
— Тише, маленький, тише, ничто за пределами этих стен не имеет значения и никогда не будет иметь. Всё, что нам нужно, уже есть в наших сердцах. Мы вольны друг в друге. Я отдаю тебе себя полностью, можешь делать со мной, когда и что пожелаешь. Да будет воля твоя.
— Я тоже отдаю тебе себя, и мне ничего не надо взамен, ведь твоя любовь уже со мной.
Я смотрел на его обнажённое, распростёртое на белой простыне неба тело. Моё совершенное творение и мой бог. Отец и сын, единые в духе. Откуда во мне эти безумные отголоски христианства? Нет, лучше буддизм с его сияющей пустотой, где всякая ментальная отдельность остаётся на земле вместе с телами. К чёрту! Буддизм нам тоже не подходит, мы пойдём дальше, за всякие границы и рамки определённости, в немоту безымянных глубин запредельной свободы, что даровали друг другу без права возврата. Теперь ничто не властно над нами и всё пребывает в своей природе — совершенной и непреложной Истине.
Я склонился и коснулся ладонью его груди напротив сердца. Оно билось, отдаваясь внутри меня моим собственным стуком. Никаких преград, ни в теле, ни в сознании. Одна любовь на двоих, одна жизнь. Всё — одно. Я прикоснулся к его груди губами и лбом. Он накрыл мою голову руками, прижал к себе, задрожал всем телом и толкнул вниз.
Его возбуждённый пенис алел, лучился, снедаемый желанием. Я утолю тебя, мой мальчик, утолю собой. Что отделяет похоть от любви? Наличие человека, изолированной в собственном и собственным умом желающей сущности, удовлетворяющей свою эгоистичную телесную потребность. Что ж, во мне не осталось ни человеческого, ни божественного, ни какого иного существа.
Я подхватил его ноги под колени, приподнял, открывая зад, коснулся языком тут же сжавшегося ануса, скользнул по шву промежности, чуть поиграл с яичками, распластался, вбирая тепло горячего ствола, обрисовал натянутую уздечку, размазав по головке чуть солоноватую прозрачную каплю, заглянул кончиком в уретру и позволил с нетерпением проникнуть в меня, глубоко, до самого горла. Да там и застыть, пережидая неизбежный приступ рвотных мышечных сокращений. Из глаз покатились слёзы, из носа сопли, но что поделаешь, пусть трётся, как хочет.
Мы поменялись местами. Теперь я лежал на спине, а он, раздвинув колени, нависал надо мной, всаживаясь в рот, хлопая яичками по слюнявому подбородку, прижимаясь пупком к моему лбу. Волоски на его лобке пахли хвойным мылом.
Я ласкал, раскрывая, его половинки, мял и грубо сжимал в ладонях, впиваясь ногтями. Проникал внутрь то одним, то другим средним пальцем, то сразу двумя, отчего он на мгновение замирал, давая мне отдышаться, чтобы вновь продолжить, привыкнув. Под руками было всё, что мне нужно, заранее подготовленное и смазанное. Я взял и потихоньку, подстраиваясь под его толчки, ввёл в него небольшой фаллоимитатор. Когда тот вошёл полностью, надавив на простату, Костя застонал, остановившись, дрожа и пережидая вот-вот готовое вспыхнуть, воспламеняя нервы, наслаждение. Но он ещё не насытился предвкушением, не пропитался от кончиков пальцев ног до макушки терпкой сладостью разливающегося и раскрывающего сердце блаженства соучастия. Пока он балансировал на грани, я засунул чуть больший фаллос в себя, сжавшись от мгновенной боли и будто подстегнув тем Костю продолжать.
Он был ещё очень возбуждён, и ему хватило нескольких быстрых, глубоких проникновений вместе с давлением умело направляемой мной игрушки в заднем проходе, чтобы затрястись и с жалобно-рычащим стоном кончить мне в горло, податься назад, быть схваченным губами, оросить ещё парой горячих выплесков язык и только после быть отпущенным на мнимую свободу крепких объятий. И бессильно, ухо к уху, щека к щеке, лежать у меня на груди, пятная вытекающими остатками семени живот.
Я чуть приподнял его, вынимая искусственный фаллос и бережно, миллиметр за миллиметром заменяя его своим. Он тихо лежал, обхватив губами и посасывая, как младенец, перепутавший материнскую грудь с отцовской, мой сосок. А я, никуда не торопясь, медленно двигался в нём, не глубоко, а именно там, где нужно, чтобы доставить ему удовольствие и окончательно раскрыть мне навстречу, распалить и возжелать большего. Что и произошло.
Он поднялся на разведённые в стороны колени, упёрся, тиская пальцами, в грудь и принялся скакать на мне, как неистовый наездник родео на быке. Я притянул и спеленал руками сошедшего с ума мальчишку, прижимая к улетающему в поднебесье сердцу. Приподнялся на согнутых ногах и уже сам на всю катушку вдалбливался в него в нужном мне ритме, ощущая тесно облегающие стенки каждой клеточкой поверхности члена. А он всё ронял и ронял на меня запоздалые капли, прижимался губами к губам, не давая дышать. Унося в открытое море немого безвременья, за пределами тел и имён. Кто любил здесь кого, я не знал. Я перестал отличать его кожу от своей. Кто это чувствует, кто тонет в волнах накатываемого цунами чистого блаженства сознания, выворачивающего наизнанку душу и суть бытия? Недвижимое излияние всего во всё, порождающее миры, саму жизнь и её причину.
Весь в вытекшей из его ануса собственной сперме, я перевернулся на спину, вытащил и выкинул ненужный больше фаллос. Поманил Костю, задирая и опуская ему на плечи ноги. Приставил и направил его, потому что он сам уже, кажется, ничего не соображал, глядя на меня расфокусированным, тонущим в неведомом запредельном нигде взглядом. Притянул ниже, прижимая бёдра к бокам, наслаждаясь его ускоряющимся движением внутри от нового возбуждения и исполнения долгожданного, заветного, невысказанного желания.
И вновь из его глаз мне на грудь капали слёзы и всхлипы-стоны вынимали душу из тела, расправляя смятые, позабытые навеки крылья. Томился и тёрся ненасытным Вакхом зажатый между животами член. А другой проваливался до хлопка бёдер о задницу в распалённую дырку. И ничего не было, кроме этого движения-толчка, высекающего и высекающего первородную искру сотворения, пока та, разорвав пелену влажной блаженной тьмы, не затопила всё сущее пожаром всесокрушающей нежности безусловной любви.