В годах, но еще красивая статная женщина, вид которой скорее навевал ассоциации с королевскими покоями и троне, командирским голосом вещала на весь дом:
- Рика! Ты посуду положила?! Рика, где тебя эльфы носят?! А подушки?
Вслед за грозной «воительницей» по кухне семенила веснушчатая, полненькая девушка с уже выделяющимся животиком, пытаясь вставить хоть слово в монолог:
- Мама, прекрати! Ну, мам!
Значит это и есть Энни О’Доэрти - невеста? Симпатичная девушка. Даже полнота ее не портит: длинные светлые волосы, на висках завивались колечками, очень красивая фарфоровая кожа и на удивление яркие голубые глаза – почти копия матери.
- Успокойся, пожалуйста!..
- Успокоиться? – возмутилась Берта, хотя было видно, что женщина действительно не в себе: лицо красное, а глаза лихорадочно блестят. – Пусть все знают, что и мы не хуже всех! Что я свою дочь не оборванкой отдаю! Пусть не думают, что если у нас отца нет, то мы нищие. Вот и подушки, и белье и посуды дадим. И еще…
- Мам, ну зачем ты так? – восклицание утонуло в грохоте тарелок. – Какие подушки? Он любит меня и без подушек.
Женщина замерла со стопкой чашек, покачалась и осела на табурет, закрывая передником лицо. Цветные черепки глиняных чашек радугой разлетелись по кухне и сквозь тяжелую неестественную тишину донеслись горькие всхлипы. Все женщины молча продолжали работу, отводя взгляды и не рискуя встревать.
В кухню заглянул седой скрюченный дедок, бросил к очагу охапку дров и, сплюнув, вышел.
- Мам?.. – девушка осторожно коснулась запястья плачущей женщины. Берта вздрогнула и, схватив дочь в объятья, запричитала:
- О Великая Богиня, куда я тебя отдаю? Куда?! В волчью стаю? Сама, своими руками. Доченька моя…
Скосив глаза, я увидела, как побледнела жрица, по цвету сравнявшись с известняковой стеной, а вот мальчишка, который зашел с нами, даже рот приоткрыл, чтобы не упустить ни единого слова и жадно вслушивался во взрослые разговоры.
- Ну как же тебя, дурищу, угораздило с ним связаться?!
Судя по лихорадочно блестящим глазам, Берта сейчас не в том состоянии, чтобы прислушиваться к разуму. И другие женщины молчат – боятся встревать в разговор, хотя явно поддерживают мать Энни.
- Ох, мало тебя порола, мало! Сто раз говорила – не будет толку. Он же зверь! Зверь, понимаешь ты это? Еще и обрюхатить успел, кобель!
Я горько скривилась: ну, Патрик! Так говоришь, все хорошо относятся к народу Туат, да? С другой стороны, сколько знаю смешанных пар, нет никого вернее оборотней. В отличие от людей волк ни за что не поднимет руку на свою пару, не предаст и не изменит. А уж своих волчат будет оберегать до последнего вздоха и капли крови.
Скорее всего паника вызвана именно предыдущими смертями. Даже дураку было понятно, что женщина в ужасе – уголки губ опущены, на лбу складка, лицо опухло от слез и бессонницы.
- Вот здесь болит, – женщина положила дрожащую руку на грудь, пытаясь достучаться до дочери. – Болит сердце, за мою девочку. Плохо, как же плохо…
- Мама, - все-таки расплакалась девушка, - но ребенок не должен расти без отца! И Патрик сказал, что…
- Да что этот старый змей сделает?! – взорвалась Берта. – Обещать только горазд! А вместо свадьбы – похороны? А я не хочу плакать над твоей могилой, не хочу!
Рядом раздалось злое сопение. Вот только рыдающей жрицы мне в этот блаженном доме не хватает! Ой, как не хочется, но надо…
- Мир и процветание этому дому!
Секунда молчания и на мне скрестилась дюжина взглядов: от удивленных, до злобно-смущенных. Ага, наконец-то заметили незваных гостей.
На миг мне показалось, что в меня сейчас запустят кадушкой, но Берта гулко высморкалась в передник и буркнула:
- Что надо?
- Молочка бы, - я махнула бидончиком. – А то, видите ли, свадебка у меня завтра, а Дары еще не собрала.