Венчание на кресте
"Что за славная чета! — говорили про них. — Он — преуспевающий торговец древесиной. Она — послушная жена, чтящая бога, мужа и семью. Вот как воздает судьба за любовь и супружескую верность".
Вариуки был высок, подтянут, немного чопорен. Кроткую, тихую Мириаму словно затмевала тень гиганта мужа.
Когда они поженились, у него не было ни гроша за душой, не то что сбережений на черный день. Работал он простым дояром на ферме у белого хозяина. Платили ему тридцать шиллингов в месяц — целое состояние по тем временам, но он все спускал на выпивку и к концу месяца сидел без денег. Он был молод, заботами не обременен, не грезил ни богатством, ни властью. Вместе с другими батраками он митинговал и требовал надбавки, даже составлял для них прошения. Раза два его прогоняли с ферм как смутьяна. Но души он в эти дела не вкладывал. Что он любил, так это развлечься и подурачиться. Гордо восседая на велосипеде "рэли", он насвистывал мелодии старых пластинок, горланил блюзы, подражая Джимми Роджерсу, устраивал представления для восторженной публики в городке Моло, вытворяя лихие трюки на железном коне. Балансируя левой ногой, правой он вставал на седло, простерев руки, словно собираясь взлететь, или же, к вящей радости ребятишек, выписывал круги, сидя спиной к рулю. Велосипед был старый, но он размалевал раму красной, зеленой и си-ней краской, приладил самодельные фары и отражатели, а к багажнику прикрепил табличку: "Обгоняй, обгоняй, а то на кладбище не успеешь!" За фокусами с велосипедом следовали другие номера. Он изображал белых хозяев, показывал, как они ходят, как разговаривают с черными слугами. Доставалось от него и тем африканцам, что заискивали перед белыми. Кроме того, он был отменным танцором и лихо отплясывал "мвомбоко", сверкая голой коленкой, торчавшей из нарочно распоротой по шву штанины. Девушки в толпе вздыхали и провожали его восхищенными взглядами.
Так он и покорил сердце Мириаму. В воскресенье она не могла усидеть дома, торопилась после обеда на базарную площадь и смешивалась там с толпой зрителей. При виде рискованных трюков Вариуки сердце ее то замирало, то стучало в такт его движениям, когда тот пускался в пляс. Семья Мириаму славилась достатком по всей Рифт-Вэлли. Ее отцу Дугласу Джонсу принадлежало несколько лавок и закусочных в городке. Родители девушки слыли людьми богобоязненными. Они молились, восстав ото сна и на сон грядущий, перед каждой трапезой, и по воскресеньям ходили в церковь. Им благоволили даже белые фермеры в округе, сам районный комиссар заезжал поболтать к Дугласу Джонсу. То был праведный христианский дом, и родители не желали выдавать дочь за голытьбу и греховодника. И что она нашла в этом голодранце? Не следует ей бывать на сборищах лентяев и язычников.
С детства Мириаму приучали к покорности, на воскресных проповедях ей твердили: не ослушайся отца, материи всевышнего! Добропорядочное воспитание в духе классического учебника преподобного Клайва Шомберга "Английские манеры для африканцев". Но у Мириаму был независимый нрав, и ее тянуло к Вариуки с его велосипедом "рэли", мешковатыми штанами, грубыми песнями и танцами. Он, как маяк, указывал ей дорогу из беспросветного мира Дугласа Джонса кнеоновому зареву города на горизонте. Она отдавала себе отчет в том, что он не может внушать доверия; её коробил его неопрятный вид, заплаты на рубахе, но она следовала за ним, поражаясь собственной решимости. Дугласу Джонсу не хотелось отдавать дочь за недоучку и беспутника, возмутителя покоя и порядка на фермах европейцев. "Такие типы плохо качают, — часто повторял районный комиссар. — Ими движет корысть, они сбивают с толку простодушных, неграмотных батраков, натравливают их на белых фермеров и миссионеров". Вариуки из их числа, ничуть не лучше других смутьянов. Но Дуглас Джонс вынужден был пойти на уступки: он любил, дочь и желал ей добра. Он призвал Вариуки к себе. Чего "стоит" наш будущий зять, много ли у него злата-серебра? Как и большинство батраков, Вариуки побаивался зажиточных хозяев-христиан. Он зачинил штанину, расчесал патлы и с легкой дрожью в коленях отправился с визитом.
Он стоял на пороге. Не предложив ему даже сесть, хозяева разглядывали его с головы до пят. Смущенный Вариуки не отрывал глаз от Мириаму, надеясь, что она придет на прмощь. В конце концов ему указали на стул, и он сел, уставившись в стену, не решаясь взглянуть на родителей невесты, на старейшин, приглашенных на смотрины, и все-таки чувствовал на себе пристальные взоры и явное осуждение. Дугласа Джонс, впрочем, являл образец христианского милосердия: "Подайте чаю нашему э… нашему будущему э… этому молодому человек. Что у вас за работа? Дояр? Гм, ну-ну, ничего, богатство — дело наживное, вы еще молоды. А каково жалованье? Тридцать шиллингов в месяц? Недурно, другие с меньшего начинали, истинное богатство от бога". Вариуки был горячо признателен за эти слова, он даже осмелился поднять глаза и улыбнуться старому Дугласу. Но то, что он прочел во взгляде старика, заставило его отвернуться к стене и покорно ждать казни. Казнь была медленной, холодное железо оставляло ровные, но глубокие раны. "Зачем жениться так рано? Ну-ну, как изволите, нынешняя молодежь не та, что в наше время. Кто мы такие, чтобы вас учить? Мы не против вашего союза. Но он должен быть скреплен на кресте. Венчаться в церкви! Конечно, на это нужны деньги. Чтобы содержать жену, тоже нужны деньги. Не так ли? Вы киваете головой, значит, согласны. Отлично. Разумный молодой человек — большая редкость в наши дни! В таком случае позвольте мне и моим досточтимым друзьям осведомиться о ваших сбережениях. Соблаговолите, молодой человек, предъявить старейшинам сберегательную книжку".
Вариуки был повержен в прах. Старейшины глазели на него с нескрываемым злорадством. Он перевел молящий взор на мать Мириаму, но не мог разглядеть ее лица. Он не знал, как поступить, готов был сквозь землю провалиться. Вдали от велосипеда и толпы поклонников, вдали от привычной обстановки закусочных и пивных он чувствовал себя совершенно беспомощным.
Он тяжело дышал, будто загнанный зверь; охотники, предвкушая добычу, наслаждались его агонией. Голова у него кружилась, в глазах потемнело. До сознания едва доходил голос благочестивого Дугласа Джонса. Он монотонно повторял, что не вправе обрекать дочь на лишения и нищету. Вариуки с отчаянием поглядывал на дверь.
Наконец, его отпустили. Оказавшись на воле, он перевел дух. Легкая дрожь в коленях еще не прошла. Он испытывал облегчение, очутившись вновь в привычном мире. Здесь он хозяин. Но мир словно подменили в тот день, и прежние развлечения уже не доставляли ему радости.
Казалось бы, он мог торжествовать. Мириаму ушла из родительского дома, и они уехали вместе. Он нашел работу на лесопильне в Ильмороге. Жили в шалаше, где он отсыпался после изнурительной работы и ежедневной брани ворчливых индийцев — хозяев лесопильни. Вариуки научился сносить обиды. Напарник его влезал на поваленный ствол, Вариуки становился коленями на землю и под аккомпанемент пилы напевал песни собственного сочинения, грустные песни о кровавой свадьбе сосны и топора. Опилки засыпали глаза, но от песни становилось легче на душе. Потом наступал его черед взбираться на ствол. Пила жадно вгрызалась в дерево, и Вариуки воображал себя злым великаном Мататхи, валившим непроходимые леса.
Дочь Дугласа Джонса чутко прислушивалась к голосу мужа, взлетавшему над шепотом листвы и воем ветра, и сердце ее часто билось в груди. Как непохожи его песни на скорбные псалмы, что пели в доме ее отца! От этой мысли счастливые слезы набегали ей на глаза. По субботам и воскресеньям он водил ее на танцы. Молодежь собиралась на лесной поляне. На обратном пути они отыскивали укромное местечко и предавались любви в высокой траве, Для Мириаму то были ночи неведомого счастья. Колючие сосновые иглы покалывали спину, она стонала, будто пригвожденная раскаленным железом, призывая мать и несуществующих сестер на помощь.
Казалось, и Вариуки счастлив: разве не чудо, что он, оборванец, сирота (отец его, служивший в составе английского экспедиционного корпуса, сложил голову в первую мировую войну в Танганьике), завоевал любовь девушки из богатого дома! Он перебирал в памяти события своей жизни, начиная с работы на плантациях пиретрума под палящим солнцем и студеными ветрами в Лимуру и до молочной фермы в Моло. Воспоминания всякий раз обрывались на разговоре с Дугласом Джонсом и старейшинами. Вариуки никогда уже не быть веселым и беспечным. Никогда он не забудет^ как злорадно кудахтали Дуглас Джонс и старики, унижая его мужское достоинство в присутствии женщин — Мириаму и ее матери.