Ей хотелось жить, хотелось любить.
В Ильмороге открылся новый бар "Вершины деревьев". "Почему его так назвали, — гадала Беатрис, — может, потому, что дом двухэтажный?" Внизу — закусочная, наверху — пивной зал. Остальное помещение занято комнатами, сдающимися на час и на ночь.
Владелец заведения — отставной чиновник, забавлявшийся теперь игрой в политику. Он был баснословно богат, почти в каждом городе имел свои фабрики и предприятия. В бар съезжались шишки со всей страны, "большие люди" в "мерседес-бенцах", "ягуарах" и "бентли". Шоферы в ливреях дремали на кожаных сиденьях в ожидании хозяев. Сошки помельче приезжали к шишкам на поклон. Здесь велись речи о политике, о карьере. Сплетни носились в воздухе. Не слыхали? Такого-то повысили; такого-то уволили — присвоение общественных средств. Вот болван!
Спорили, ссорились, порой дело доходило до кулаков, особенно во время предвыборных кампаний. Но дружно сходились на том, что все неприятности в Кении от народа луо; что интеллигенция и студенты живут в башне из слоновой кости, погрязли в высокомерии, купаются в роскоши; что провинция Киамбу досталась львиная доля ассигнований на развитие; что выходцы из Ньери и Муранги заграбастали все фабрики в Найроби и даже подбираются к округу Чири; что рабочие и батраки ленивы и завидуют им, потом и кровью нажившим состояние, Каждый набивал себе цену, кичился богатством и властью. Иногда в пьяном угаре шишки сорили деньгами, заказывали пиво на всех, кто был в зале. Ильморогские бедняки тянулись сюда в надежде получить кость с барской стола.
Беатрис мела полы и стелила постели. Первое время она радовалась близости сильных мира сего — ведь она убирала за людьми, которых раньше видела только на портретах. Она наблюдала, как бедняки старались подражать толстосумам — смех, да и только! Но вскоре пришла беда. В новое заведение переметнулись девушки из других баров, те, кого она знала по Лимуру и Ильморогу. Они разобрали всех выгодных кавалеров, Ньягути, получившая место за стойкой, притягивала взоры богатых и бедных. Она не менялась, всё такая же: огромные глаза, браслеты на руках, серьги, все тот же безразличный и скучающий вид. Беатрис никто не замечал. Другие девушки открыто смеялись над ней.
Беатрис. искала утешения в мечтах. Она подолгу простаивала у окон и вскоре научилась узнавать гостей по номерам машин и ливреям шоферов Она мечтала о любовнике, который приедет за ней в двухместном "мерседесе"… Они идут рука об руку по улицам Найроби или Момбасы, гулко стучат поасфальту ее высокие каблучки; останавливаются у витрин. "Дорогой, купи мне…" "Что еще?" — спрашивает он с притворным недовольством. "Эти чулки, дорогой!" Несколько пар новых чулок без дыр и спустившихся петель— так представлялась беззаботная жизнь. Она видела, себя не жалкой уборщицей, она была Беатрис, внучка Вангу Макери, заставлявшей мужчин трепетать при виде ее обнаженного тела в лунном свете, наследница славы Ньягендо, владычицы Ильморога. Наконец она приметила его….Он не был похож на мужчин ее грез. Прикатил в субботу к вечеру на пятитонке. Аккуратно припарковал машину рядом с "ягуарами" и "даймлерами", будто это не грузовик, а сверкающий лимузин — так он им гордился. На нем был мешковатый серый костюм, а сверху толстая, солдатская шинель. Он снял шинель, бережно свернул ее и положил в кабину на сиденье. Запер дверцы, стряхнул в с ебя пыль. Прежде чем войти в бар, посмотрел еще раз на свой грузовик. Усевшись в углу, кромким грубым голосом заказал кенийского пива. Пил не спеша, поглядывая по сторонам, ища знакомых. Узнав одного из шишек, послал ему стакан виски. Тот сухо кивнул и снисходительно улыбнулся, принимая подношение. Но когда незнакомец попробовал вступить в разговор, его осадили. Он замолк, но ненадолго. Попытался вставить словечко — снова хмурые взгляды. Он громко смеялся их шуткам, но те умолкали, и он смеялся один. В конце вечера он поднялся, вынул пачку хрустящих банкнот, пересчитал и вручил на хранение Ньягути. Люди зашептались, перемигиваясь за его спиной, но и этот эффектный жест не принес ему немедленного признания. Беатрис проводила его в комнату № 7. Он мельком оглядел девушку и тут же утратил к ней всякий интерес.
Потом он приезжал каждую субботу к пяти часам, когда все шишки уже были в сборе. Повторялся тот же ритуал, всякий раз кончавшийся его поражением. Он сидел в одном и том же углу и всегда брал комнат ту № 7. Беатрис, не отдавая себе в этом отчета, стала ждать его приездов, держала для него комнату наготове. После очередного унижения он задерживал Беатрис и говорил с ней. Вернее, говорил сам с собой в ее присутствии. Жизнь не баловала его. Он никогда не ходил в школу, хотя и мечтал получить образование. Но не удалось. Его отец арендовал землю на ферме европейских поселенцев в Рифт-Вэлли. В колониальные времена это означало, что и сам арендатор и дети его обречены трудиться в поте лица на белого хозяина.
Юношей он ушел к борцам за свободу и, подобно многим, попал в концлагерь. Вернулся из заключения в чем мать родила. После провозглашения независимости он не получил высокого поста, потому что был неграмотен. Он обжигал древесный уголь, был мясником, затем стал поставлять картофель и овощи из Рифт-Вэлли и Чири в Найроби. Мало-помалу ему удалось собрать немного деньжат. Он гордился своими успехами. Но было обидно, что выскочки не признавали его. Твердил, что дети его преуспеют больше — он обязательно даст им образование. Потом аккуратно пересчитывал деньги, прятал их под подушку и отпускал Беатрис. Изредка он угощал ее пивом, но давал вонять, что относится к женщинам подозрительно: все они охотницы до чужих денег. Он был еще не женат.
Однажды он переспал с ней. Утром он сунул руку под подушку и протянул ей ассигнацию в двадцать шиллингов. Она приняла деньги со странным чувством вины. Так и повелось. Она брала деньги — они были всегда кстати. Он покупал ее тело, будто мешок картофеля или корзину овощей. Но она видела в этом человеке товарища по несчастью, ждала его приезда, ей тоже нужен был собеседник — хотелось излить душу кому-то, кто сумеет понять…
Однажды субботним вечером, внезапно прервав его рассказ, она заговорила о себе. Это вышло само собой. Может, потому, что за окном шел дождь, мягко стучал по железной кровле, навевая теплое и сонное безразличие. Ему ничего не оставалось, как выслушать ее. Она была родом из-под Каратины в провинции Ньери. Двух ее братьев застрелили английские солдаты, третий умер в концлагере. Родители были бедны, но отец работал не покладая рук на опаленном солнцем клочке земли и умудрялся платить за ее учебу в начальной школе.
Она кончила шесть классов. Можно было бы поступить в среднюю школу, но стипендии ей не предложили, а родители больше не могли за нее платить. Она вернулась домой, помогала старикам в поле и по дому. Но за шесть лет в школе она привыкла к другой жизни. Ее тянуло в город. Она часто ездила в Каратину и Ньери в поисках работы. Все без толку. Однажды в Ньери она встретила молодого человека в темном костюме и дымчатых очках. Разговорились. Он — из Найроби. В большом городе легко найти работу, он ей поможет. У него был автомобиль — кремовый "пежо". Домчались быстро. Той ночью в "Террас-бар" он соблазнил ее. Она заснула глубоким сном, а когда проснулась — молодого человека и след простыл. Никогда больше о нем и не слышала. Так началась ее работа в барах. Вот уже полтора года она не видела своих родителей. Беатрис громко всхлипнула от жалости к себе. В сердце ожил гнев на обидчика. Она так и не свыклась со своим положением, все надеялась на лучшую долю, но тщетно. Беатрис тяжело вздохнула, утирая мокрые от слез щеки. И вдруг она замерла, даже дух перехватило. Ее собеседник, натянув на голову одеяло, негромко похрапывал.
Она ощутила странную пустоту в груди. Почему, почему так не везет?! Мужчины бывали с ней жестоки, они смеялись над ее сомнениями, принимая их за притворство. Она все сносила. Но не это, господи, только не это! Разве он не товарищ по несчастью? Каждую субботу он исповедовался ей. Получал, что хотел, расплачиваясь пивом "Таскер" и мятыми ассигнациями.
Весь гнев, скопившийся за полтора года, вся горечь унижений выплеснулись на этого мужчину.