Он издевается, да? Он точно издевается!
— Это меняет дело!
— Точно, — подтверждает Кронглев, подтянув меня вровень со своим лицом.
До этого я, можно сказать, рассматривала контуры его подбородка.
— Кто назвал тебя путанессой и Белоснежкой?
Я открываю рот, чтобы ответить. Но имя Бурова застревает в горле, потому что я понимаю, к чему он ведет все это. Стоит мне назвать его, и он утвердится в мысли, что я та еще стерлядь.
— Это не важно, — отвечаю я быстро и пытаюсь отвлечь его. — Зачем ты притащил меня сюда?
— Один мой вопрос, другой твой, Богиня. Ответы обязательны.
Он намеренно зовет меня так! Понял, что бесит, и теперь выводит меня из себя.
— Я приняла его за тебя. Точнее, мне сказали, что он – это ты. Имя не важно.
— Так не важно, что ты отказываешься назвать его?
Я же объяснила! Но хватаюсь за соломинку, что он сам протянул мне.
— Я ответила на твой вопрос.
— Подумал, что тебе не впервой и не ошибся, верно?
— Верно, — говорю, скидывая с себя его руки. — Ты просто тупой.
Я, разозленная донельзя, перелезаю через него и останавливаюсь, придавив его купат. И виноват не мужик и не мое плюнувшее на все самолюбие, решившее воспользоваться так и не успокоившимся телом подо мной. Дело в резком звуке, который нельзя описать никак иначе, как "пук!"
Глава 8
Глава 8
— Это не я, — прошептала я, густо покраснев при этом.
Я понимаю, что есть вещи, которые ты проконтролировать не можешь, но все равно! Стыдно. Даже несмотря на то, что мнение конкретно этого мужика должно быть по боку.
— Конечно не ты!
Могло ли стать еще не удобнее прежнего? Вряд ли. Но это случилось. Не только из-за признания, но из-за последовавшей анфилады… гм… звуков.
— Мог бы и извиниться! — восклицаю я, когда оказываюсь в воздухе.
И.С. Кронглев ставит меня на пол, проявив чудеса ловкости и скорости одновременно. Никаких потуг и кряхтений, кроме уже случившихся, он не проявил. Поднял, встал и исчез в ванной.
— Кому еще из нас надо лучше питаться? — спрашиваю, когда он выходит из душевой уже полностью одетым.
Я еще не видела, что бы так быстро одевались. Но это неудивительно. Я бы тоже спешила сбежать от того, перед кем опозорилась в таком свете.
— Ты о чем? — спрашивает мужчина со сквозящим в голосе недоумением, а сам тянется к куртке на гвозде.
А это вообще невероятно! Нельзя говорить о таком и не краснеть при этом.
Впрочем, я забываю об этом, стоит только увидеть оружие в его руках. Мгновенно становится холодно, и дело вовсе не в осознании собственного кретинизма, а в том, что произошло на самом деле.
— Я сейчас спущусь вниз, а ты будешь сидеть здесь и не проронишь ни звука, — говорит Кронглев, взяв меня за плечи. — Ты не сделаешь ничего, пока я не вернусь за тобой, поняла?
Он переводит взгляд с одного моего глаза на другой, как будто думает, что один не врет, а другой будет жутко подмигивать при этом.
— Пока я не вернусь, — зачем-то повторяет он, — поняла?
Киваю ему еще раз и провожаю взглядом, поворачиваясь на месте. Страшно так, что я боюсь не то чтобы пошевелиться, а даже дышать. Боюсь, что за бешено стучащим сердцем не услышу ничего, но в то же время не хочу слышать это.
Время меж тем перестает ощущаться. Я не знаю, сколько стою вот так, глядя на дверь, которую запер Кронглев, и жду, когда она распахнется. Вдруг вернется не он, а тот, кто стрелял внизу? Как вообще так получилось, что я оказалась в этой скверной истории? Куда делся мой мозг и сидящая в нем рассудительность?
Я ведь не тупила никогда: училась в школе на "отлично". Сначала – чтобы не подвести ученых-родителей, потом – чтобы не получить завышенные оценки и поступить в институт. Мечты мечтами, но после смерти мамы и папы я знала, что нельзя жить фантазиями о журналистике или о службе в полиции и надеяться на кого-то; всегда рассчитывала только на себя. Мне нужен был диплом и хорошая работа – я получила их, несмотря на предубеждения окружающих, касающихся моей внешности и максимально юного вида.
А что сейчас? Что случилось сейчас? Почему я стала думать иначе?