Надо успокоиться и придумать что-то, пока дышу свежим воздухом у открытого окна.
Например, выбраться из дома по простыне, но сперва забаррикадировать дверь. Но это практически нереально и неосуществимо – слишком громко и долго я буду делать это, чтобы не привлечь внимание к себе.
— Дай мне ключ от спальни, — требую я, спустившись.
Протягиваю руку, стараясь смотреть только на него. Я понимаю, с чем связан всплеск моей активности и раздражения. Нельзя убить кого-то, пусть и случайно, а потом чувствовать себя хорошо. У нормальных людей так не бывает.
— Что-то еще, Богинюшка? — осведомляется мужчина, подойдя к основанию лестницы.
Когда-нибудь ему надоест называть меня так. Нельзя показывать, что прозвище хоть как-то задевает меня. Лучше, чем путанесса, и ладно.
— Ключ!
— Ты понимаешь, что это глупо? — спрашивает И.С. и вновь поочередно смотрит на правый, а потом и на левый глаз. Я отворачиваюсь. — Ты ведь не спрячешься, и открыть все равно придется.
Хорошо, что молчит про письки-сиськи-хвост. Вновь. Чувствует, что подобрался капец и лучше не тревожить его еще больше.
— Отвезу тебя домой этим же вечером, — продолжает Игорь Станиславович, пытаясь вновь вернуть контакт глазами.
— Дай мне, пожалуйста, ключ, — повторяю, не переставая протягивать руку. — Кто бы говорил мне о глупости, господин Кронглев.
— А мне казалось, мы на "ты", — говорит Игорь Станиславович, касаясь моего носа.
Я не просто вредничаю, а очень сильно злюсь на него. Кронглев понимает все, а если нет, то мне страшно вдвойне.
— Надо было взять у меня телефон, раз так ты так боялся потерять меня, кусок ты тупости!
Я бегу наверх, запираюсь, чтобы через минуту начать привязывать один край простыни с навязанными на ней узлами к одной из паллет, а другой выбросить наружу.
Глава 9
Глава 9
Глухой стук и легкое дребезжание стекла – так отозвалась выброшенная наружу простынь.
Я смотрю наверх, иду к кровати в лучших традициях любимого в России стиля loft, который на самом деле "индустриальный". Но переубеждать и спорить ни с кем не хочется, потому что глупо пытаться убедить кого-то в чем-то, что принципиально неважно.
А вот то, что важно… Я не могу вести себя так, как прежде, потому что теперь не принадлежу себе.
— Он обещал отвезти тебя домой этим вечером, — говорю я своему отражению, вновь запершись в душе. — Так и будет.
Приходится повторить это много-много-много раз, чтобы успокоиться, запутав себе немного мозг.
Бам!
На самом деле звук выбитой двери звучит иначе, чем "бам!" От него я подпрыгиваю и тут же замираю. Не так много вариантов того, кто вломился в спальню. Или Кронглев, или кто-то из его коллег.
— Твою мать! — По голосу убеждаюсь, что все-таки он.
Вновь время превращается в жевательную резинку. За восклицанием я слышу топот шагов по лестнице и хлопок входной двери где-то внизу. Я стою в душе, жду изменений и усмехаюсь про себя.
Пусть побегает, поищет… Мне даже легче немного становится, стоит представить, как он, услышав звук простыни, стал вести себя как Рэмбо: пригнулся, затаился, оглянулся по сторонам, побежал на полусогнутых.
Так как его нет очень долго, я шарю по карманам его куртки, нахожу в ней ключи от авто и спускаюсь вниз. Может мне повезет, и я уеду, жутко хохоча при этом.
— Я же сказал, что отвезу тебя домой, — раздается позади знакомым голосом.
Я держусь за ручку калитки, сдерживаясь от того, чтобы не закричать и не ударить ее, а потом медленно поворачиваюсь к стоящему на углу мужчине.
Он курит, спрятавшись за дом. Судя по взгляду, И.С. зол.
Это перекликается с моим состоянием.
— Я не хочу, чтобы ты отвозил меня домой. Не хочу сидеть в доме с трупами. Я не такая оптимистичная и жизнерадостная, как может показаться на первый взгляд. А еще я устала. Это все чересчур. Не надо говорить, что для меня это норма.
Говорю последнее, когда он подходит совсем близко.
— Я сказал, что сделаю это, вовсе не потому, что я упертый баран...
Мои брови приподнимаются. Ему, оказывается, не чужда самоирония.