— Подморозило сегодня. Не хочу думать о том, что ты не справилась с управлением и твои переломанные крылышки исключительно моя вина. Что насчет дома и того, что в нем – просто закрой глаза, Богинюшка.
Галантный. Не самовлюбленный. Рисковый. Хорошо сложенный. Психически закаленный. Но придурок, несмотря на обозначившиеся человеческие черты. Что за идиотские предложения?
— Почему "Богинюшка"? — спрашиваю, скрестив руки на груди.
Мы рассматриваем друг друга, словно не можем насмотреться.
— Потому что ты сама назвала себя так в ту ночь, — говорит Игорь Станиславович, покривив губами. — Закрывай глаза.
Я делаю это, почему-то смутившись сказанному. Он, выходит, напоминал о себе все это время, а я… Что сразу я? Ну не запоминающийся он! Хочет поцеловать? Ну, пускай! Вдруг вспомню, восстановив его веру в собственную неповторимость.
— Надо дождаться вечера, — произносит он совсем близко с моим лицом. — Так будет проще для всех, понимаешь?
Он поднимает меня на руки, подхватывая под ягодицы.
— Проще для тебя, — замечаю, постаравшись не выдать своего смятения.
Боюсь, когда вот так носят, и дело вовсе не в доверии. Хотя тут оно будет более чем в тему. Дело в знании физики: нельзя держать устойчивое равновесие, прибавив в высоте, а не в основании.
— Не открывай глаза, пока я не поставлю тебя на ноги, Венера, — говорит Кронглев подо мной, обдавая табачным дыханием. — И извини, что втянул тебя в это.
Не знаю, куда он несет меня. Понимаю, что он затеял и для чего. Но все равно злюсь.
— Ты уже извинялся.
— Я объяснял произошедшее. Это разные вещи.
Все-таки он мне не нравится. Недостатков, как и достоинств, у него тоже хоть отбавляй. Первый, он криминальная личность, привыкшая к власти, чтобы все плясали под его дудку.
— Ага!
Меня ставят на ноги, и я открываю глаза, оказавшись на застекленной веранде с плетеной мебелью и текстильными подушками на ней.
За покрытыми инеем стеклами угадывается пруд с исходящим от него паром и облезлый темный лес.
Я любуюсь пейзажем, кутаюсь в принесенный плед, пью чай из огромной кружки и греюсь под потоком горячего воздуха, испускаемого напольным обогревателем.
— Заберем его с собой вместе с кружкой, — выдает Кронглев, возвышаясь надо мной спустя час.
От него веет "Доместосом", что напоминает мне стэндап с одним известным комиком и отбивает на время мысли о еде.
— Чему улыбаемся, Богиня? — спрашивает Кронглев с высоты своего роста. — Поделишься со мной?
Надо бы прикинуться царевной Несмеяной, поджать губы и не разговаривать с ним оставшуюся часть дня, но мое желание пообщаться с ним и узнать больше сильнее.
— Хочешь ко мне? — спрашиваю, а сама раскрываю плед в приглашающем жесте. Я удивила его. — Ты, судя по запаху, готовился, — подбадриваю, наблюдая за тем, как вспыхивают его глаза.
— Если ты думаешь, что я откажусь, то ты ошибаешься.
Он не угадал – я задумалась об этом, а не хотела, чтобы все произошло так.
— Эй! Я звала тебя под плед, а не лапать меня!
— Он слишком мал для нас двоих, а так мы оба уместимся, согреемся и не будем выглядеть, как две сиротки из повести о Ленине.
Тем не менее, уже через несколько минут мы оба сидим под клетчатым пледом.
Точнее, я сижу у него на коленях, накрытая синтетическим мехом и смотрю в его расслабившееся лицо, гадая, на кого будет похож ребенок: на него или на меня? Лучше бы на меня. Иначе, кто-то сойдет с ума.
— Рассказывай, что ты делала в приемной у Цаплина? — требует Кронглев, когда заканчивается возня.
— Приходила в гости, — отвечаю я, теперь не раздумывая ни секунды. — Он мой брат.
— Серьезно?
Я киваю, когда его глаза распахиваются. Они такие темные, и именно это мешает мне видеть его эмоции. Кажется, обычное состояние Игоря Кронглева – злиться и пребывать в отвратительном расположении духа.
— Может все-таки дядя? — уточняет он с появившимися во взгляде искрами.
Козел. Правильно его жена кинула. Уж больно подозрительно то, что он так много знает о профурсетках.