– И-и-эх!
С каждым взмахом его движения учащались. Мышцы втягивались в ритм. Все тело, согретое напряжением, подчиненное воле, превращалось в безостановочно движущийся механизм.
– И-и-эх! И-и-эх!..
Рабский труд? Ненавистный «урок» каторжника? Да. Как ненавидит он тюремщиков, стражников, этот рудник! Но тело его в работе испытывает как бы освобождение от пут, чувствует свою несломленную силу.
Ручные кандалы сняли с Антона прошлой осенью, когда завершился его этапный путь у стен Горно-Зерентуйского централа. От железных обручей остались на запястьях бурые мозоли. Ножные кандалы таскать еще не один год. Но сейчас он не чувствовал кандалов на ногах. Широко расставив ступни, упирался в землю и наотмашь рубил, рубил, пока не залепило глаза перемешанным с пылью потом.
Напарник не успевал отгребать породу. В изнеможении сел на глыбу.
– Прилеш, да? Кишки с тобой намотаешь! – с сердцем сплюнул он.
«Прилеш» на тюремном жаргоне означало презрительное «работник».
– Не буду, старик, – виновато проговорил Антон, отирая рукавицей лицо.
– Старик! – со злостью передразнил напарник. – А ты…
Он не договорил. В этот момент со стороны штрека, куда только что увез тачку с рудой третий арестант, донесся шелест. Поначалу едва слышный. Потом показалось, будто за спиной рвут холстину. И вдруг раздался треск, грохот. Наполненная истошным животным криком, тугая волна воздуха ударила Антона в спину и бросила наземь.
Уши, нос, рот забило пылью. Глаза ничего не видели.
– Что? Что? – Ему казалось, что он кричит, а на самом деле он едва шептал, не в силах продохнуть. Пошарил рукой, нащупал мягкое. – Это ты? Ты?
Они начали копошиться, помогая друг другу. Их окружала темень и густая пыль. Там, позади, продолжало рушиться.
– Обвал, – хрипло проговорил и закашлялся напарник. – Хана.
– Пошли!
– Да погоди ты!.. Слышь, еще сыплется.
Антон похлопал по карманам:
– У меня есть спички.
Пошарил в темноте, нашел на стойке свой светильник, который снял, прежде чем взяться за кайлу. Зажег. Огонек едва мерцал в облаке пыли, окруженный, как нимбом, тусклым сиянием.
Все стихло. Их обступала ватная тишина.
– Пошли.
В нескольких десятках шагов от забоя путь преградил завал.
Торчали сломанные прогнившие доски кровли. Антон начал отгребать рыхлую землю, отшвыривать, снова отгребать. До его сознания дошло: погребены!
– Помогите! Помогите!
Ни звука. Будто на тысячи верст не было ни единого живого существа.
– Похоронили, – вяло сказал напарник. – Пропали мы с тобой ни за понюшку.
Антону вспомнились рассказы об обвалах в рудниках. Здесь никогда не откапывают, не спасают. Накладно. Да и зачем? Каторжнику заведомо уготована сыра земля.
Пыль начала оседать. Стены блестели. Он дотронулся рукой. Под пальцами струилась вода. Ее было куда больше, чем до обвала. Вода есть… И немного еды – получили пайку на весь день. Надо не ждать, придут или не придут на помощь, а пробиваться к стволу шахты самим. Он поплевал на ладони:
– Не сиди, бедолага! Берись за лопату.
Теперь оба работали в полную силу. Понимали: тут собственный «урок», плата за него – жизнь. Антон подтащил доски и крепил ими свод, чтобы не осыпалось сверху.
Они не знали, сколько часов работали. Прошли уже сажени две – узкий лаз, лишь бы выползти. Но над головой снова затрещало, едва успели отпрянуть – все завалило, и опять поднялась пыль. Обессиленные, они опустились на глыбы.