И все же немцы пристрелялись. В танк Лавриненко попали один за другим два снаряда. Однако тридцатьчетверки прошли уже более половины пути и теперь сами открыли огонь по окраинам Скирманово. А там, впереди, появлялось все больше и больше вспышек — это в бой вступали все новые и новые огневые точки врага.
Чем ближе подходили наши машины к селу, тем сильней становился артогонь с обеих сторон. Вот уже хорошо видно, где стоят противотанковые орудия противника, где спрятаны танки. Один из них Дмитрий обнаружил метрах в пятидесяти от тридцатьчетверки, за стогом сена.
— Миша, видишь стог у дерева?
— Вижу.
— За ним нас панцирник ждет. Обойди его так, чтобы фрицам сено мешало нас видеть. Федотов, давай бронебойный. Так! Теперь, Миша, держи прямо на стог. Прибавь скорость. Ближе, еще, еще… Огонь! Еще бронебойный! Огонь!
Тридцатьчетверка била по вражескому танку через сено, которое вспыхнуло после первого же выстрела. Фашистская машина попыталась сдать назад, уйти под прикрытие деревьев, но снаряды советского танка неизменно настигали ее, и вскоре вражеский танк вспыхнул.
— Ваня, возьми танкистов.
Пулеметная очередь Борзых тут же сняла с брони выскочивших немцев.
Подойдя ближе к селу, Дмитрий стал бить по вражеским окопам и дзотам, но тут и тридцатьчетверку сотрясли несколько сильнейших ударов.
— Командир, чуть левее пушка, прямо под носом! — закричал Бедный.
— Федотов, осколочный, быстро! Огонь! Миша, дави пушку!
Но в это время еще один снаряд ударил в основание башни.
— Эх, черт, башню заклинило, — с досадой сказал Дмитрий, пытаясь развернуть ее вправо.
— Все, командир, отстрелялись! — крикнул Федотов. — Пушке амба.
— Что там?
— Не знаю пока.
— Попытайся что–нибудь сделать…
А тем временем из ближних окопов к танку стали подползать вражеские автоматчики. Они все плотнее сжимали кольцо окружения, а их гранаты стали рваться уже у самых гусениц тридцатьчетверки.
— Разуют ведь сволочи! — с досадой сказал Бедный. — Тогда нам крышка.
— Спокойно, Миша. Канаву видишь? Давай в нее, чтобы гусеницы нам не разбили. Выберем место поглубже. Иван, с пулеметом порядок?
— Как в аптеке. Но они же, гады, по окопам ползут, я их не достаю.
— Так. Тогда слушай мою команду. Ну–ка, Миша, отпляши яблочко. А ты, Иван, прикрой меня. Положи фрицев, пусть отдохнут пока. Гранаты сюда…
Танк начал крутиться на месте, и пулеметная очередь прижала немцев к земле. Дмитрий же, быстро откинув люк, высунулся по пояс наружу, и в самую гущу фашистов полетели гранаты.
— Порядок! — одобрительно сказал Бедный, увидев, что немцы отхлынули от танка.
Но через минуту атака возобновилась. Снова пришлось танку крутиться на месте, пулеметным огнем отгоняя фашистов от машины. Но вдруг гитлеровцы потеряли всякий интерес к тридцатьчетверке и стали поспешно отходить к селу.
— Наши, наши! — закричал Бедный. — Бурда подошел. Вон он кладбище утюжит.
— Теперь вперед! — снова скомандовал Дмитрий. — Иван, тебе работа.
Танк выполз из канавы и вместе с другими подошедшими машинами стал гусеницами рушить вражеские укрепления, поливая свинцовым ливнем разбегавшихся фашистов.
— Командир, посмотри, что это на кладбище? Наши своих бьют, что ли? — спросил удивленно Борзых.
И действительно, по кладбищу метались люди в советской военной форме, танки Бурды давили их, а десантники в упор расстреливали из автоматов. «Чертовщина какая–то», — подумал Дмитрий, но, присмотревшись внимательней, вдруг увидел, что «красноармейцы» выскакивают из дзотов и вражеских окопов.
— Фашисты переоделись, — вслух высказал он догадку. — Под наших хотели сработать.
— Ну, Бурда им сейчас устроит похоронный бал–маскарад, — ответил Бедный. — Жалко, форму нашу дырявить придется.
Уничтожив все огневые точки на клабдище, танки Бурды устремились на улицы села и теперь там вели дуэль с вражескими панцирниками и артиллерией. Тридцатьчетверка же Лавриненко помогала пехоте выкуривать фашистов из домов и подвалов, поддерживая десантников пулеметным огнем.
Фашисты все дальше и дальше отступали с окраин в глубь Скирманово. То тут, то там вступали в бой спрятанные в сараях и между домами вражеские орудия, устроенные в подвалах пулеметные гнезда.
На одну из таких укрепленных точек и напоролся танк Лавриненко. Едва тридцатьчетверка пересекла одну из улиц, как получила сильнейший удар в башню. Сразу стало темно в оптическом прицеле, замолчала рация.