Перед тем, как разойтись по машинам, Лавриненко подозвал Карпова:
— Брать село будем с ходу, пойдем на большой скорости. От меня не отставай. Только смотри в оба, бей по подозрительным местам, чтобы не напороться на засаду.
Командирам машин, которые входили в его группу, Лавриненко тоже приказал вести танки на предельной скорости. Стремительность натиска, по его замыслу, должна была ошарашить противника.
И вот танки на исходном рубеже. После короткой, но интенсивной артподготовки Дмитрий высоко над головой вскинул руку с красным флажком — атака началась. Тридцатьчетверки рванулись вперед, за ними пошли «бэтушки».
Немцы заметили советские танки, когда до Лысцево оставалось уже не более шестисот метров. Над передним краем врага в небо взлетело не менее десятка разноцветных ракет. Через минуту новая серия ракет, потом еще и еще. Чувствовалось, что враг не ожидал атаки и теперь, нервничая, срочно вызывал огонь своей артиллерии. И действительно, несколько секунд спустя загрохотали вражеские орудия. Попадая в броню, неприятельские снаряды, рассыпая искры, рикошетом уходили в сторону, но, чем ближе подходили наши машины к переднему краю обороны врага, тем чувствительнее были эти удары. Однако советские танки, маневрируя, используя каждый куст, взгорок, каждую лощину, продолжали неумолимо двигаться вперед.
Вдруг у ближних домиков села, в кустарнике, танкисты Карпова увидели фашистов. По «бэтушкам» тут же с разных сторон хлестнуло несколько пулеметных очередей, а следом обрушился шквал минометного огня. Десантники соскочили на землю и прикрывались теперь броней танков.
Гитлеровцы же поодиночке и группами бежали в сторону леса. Там Карпов совершенно неожиданно для себя увидел немецкие танки. Это буквально ошеломило политрука. Но делать нечего, надо было попытаться воспользоваться хотя бы тем небольшим преимуществом, которое давала внезапность. «Бэтушки» открыли огонь по вражеским машинам, и через несколько минут у немцев горело уже три танка.
Вдруг яркая вспышка молнией осветила боевое отделение танка Карпова: один из вражеских снарядов разворотил борт машины.
Оторвавшись от оптического прицела, политрук взглянул в левую смотровую щель. Сердце кольнуло болью: факелом горела машина Заики. Вокруг нее никого не было — это значило, что весь экипаж погиб. Забыв обо всем, Карпов открыл башенный люк, высунулся из него, чтобы найти машину Пятачкова. И в черном лесу сквозь частокол деревьев увидел красные языки пламени — это горела вторая «бэтушка». Около нее, сбивая друг с друга пламя, катались на снегу члены экипажа.
Быстро опустившись в башню, Карпов опять припал к прицелу, и «бэтушка» снова начала бить по немецким танкам.
В этот момент подоспел Лавриненко. Пересекая высоту, его тридцатьчетверки неожиданно появились справа и на большой скорости устремились прямо к лесу.
Через несколько минут здесь все было кончено. Танки развернулись и пошли на Лысцево.
До первых домов села оставалась уже какая–то сотня метров, когда подбили тридцатьчетверку Фролова. А еще через мгновение Лавриненко услышал в шлемофоне срывающийся голос Томилина:
— Выхожу из боя… Зажгли, гады!..
— Понял. Продолжаю атаку!
И здесь Дмитрий увидел, что из четырех БТ‑7 два горят, третий попал в отчаяннное положение, и только одна «бэтушка» Маликова еще продолжает идти вперед.
Танк Маликова усилил огонь по вражеской пехоте, окопавшейся у сельской окраины, а Лавриненко почти в упор расстреливал спрятавшиеся за домами и замаскированные в сараях неприятельские машины. И немцы не выдержали. Бронированные махины с желтыми крестами попятились назад, начали разворачиваться и уходить из села. Видя, что танки отходят, побежала и немецкая пехота. Лысцево было освобождено.
С начала атаки не прошло и двадцати минут, но танкистам они показались вечностью. Когда в Лысцево вошел стрелковый полк, здесь уже отгремели последние выстрелы, а от деревни к лесу протянулись семь черных рукавов — от подожженных вражеских машин.
После боя Лавриненко вернулся к горящим «бэтушкам». Разгоряченный и потный, он подошел к Карпову, который стоял чуть в стороне от своего танка, без шлема, уронив голову на грудь. Политрук стоял спиной, и видно было, как вздрагивают его плечи.
Лавриненко снял шлем, встал рядом.
Что может быть горше потери своих товарищей, с которыми совсрм недавно разговаривал, шутил, смеялся… Обожженные и окровавленные, лежали они теперь на белом снегу, и никакая сила уже не могла поднять их на ноги, заставить жить, двигаться, мстить.