Бойцы переглянулись.
— Стоит ли, сержант, в такой ливень дежурить? — выразил общее мнение Ханыга. — Немец-то, што он, или враг себе? Поди, тоже дождя не любит…
— Ну, это мне досконально не известно, — не стал слушать его Клочков. — Ты еще на ромашке погадай, чего он любит, чего нет. Эко выдумал! А вдруг любит? Кто утром стоял последним?
— Я, — доложил Кунанбаев.
— Вот и хорошо. Значит, товарищу Косматых собираться, — распорядился Клочков.
— Не надо, Федор Васильевич, назначать дежурных, — остановил сержанта Барбашов. — Сегодня я буду часовым.
Огонек в руках Клочкова потух. В землянке опять стало непроглядно темно.
— Этого еще не хватало, товарищ старший политрук, — сдерживая негодование, возразил Клочков. — Вы будете дежурить, а они зады греть. Да сейчас отсюдова враз все кубарем полетят!
Барбашов невольно улыбнулся.
— Ты меня не понял, Федор Васильевич. Это мое решение, — успокоил он сержанта. — Я постою. Так надо. А ты постарайся растопить печь и проследи за тем, чтобы все хорошенько обсушились. Дневального, вероятно, придется выделить…
Клочков и на этот раз ответил не сразу. В действиях командира было что-то для него непонятное, и потому он сказал скорее себе, нежели Барбашову:
— Ежели надо, тогда конешно. А насчет сушки чего беспокоиться? К утру суше пороха сделаю.
— Сменять меня на посту не следует. Я сам сменюсь, — распорядился Барбашов.
— Вы хоть шинель мою возьмите, — предложил Клочков.
— Это, пожалуй, будет кстати. — Барбашов принял из рук сержанта шинель и вышел из землянки.
Лес вокруг гудел и стонал от бушующего ливня, клокочущих сердито ручьев, от частых и злых порывов ветра, настойчиво прорывавшихся в чащу. Надо было найти укромное место. Барбашов пристально оглядел опушку и скоро высмотрел метрах в пятидесяти от землянки густую, развесистую ель. На темном фоне неба она чернела высоким шатром. Он подошел к ней, протиснулся сквозь сучки и прижался к стволу, пахнущему смолой и прелым мхом. Капли дождя сюда действительно не долетали. Зато с верхних веток обильно струились целые потоки. Один из них растекся у Барбашова по плечу. Другой звонко ударил по каске. От этих потоков спасения не было нигде. Барбашов понял это и, зябко втянув голову в плечи и плотнее прижавшись к елке, подумал: «Не долго бы выстоял я тут без шинели. Золотое все же сердце у нашего сержанта».
Скоро над землянкой взвилась крохотная искра, и ветер занес под ель теплый дым. «По-домашнему расположились, — довольно подумал о бойцах Барбашов и вспомнил о жене: — Где-то она сейчас?» Они расстались за несколько дней до начала войны. Степанида поехала в Житомир и не вернулась. Он мог только предполагать, что она, вероятно, работает теперь в каком-нибудь госпитале. Но где, в каком именно — не знал.
Когда она уезжала в Житомир, он даже не смог проводить ее на вокзал: в политотделе в тот день проводили семинар молодых коммунистов, и ему неудобно было отпрашиваться. Конечно, батальонный комиссар Корпяк наверняка отпустил бы его. Но он не пошел и не отпросился. Уезжала-то она всего на несколько дней. А дело вой как обернулось.
Не раз расставались они за годы совместной жизни. То в командировки, то на учения провожала его Степанида. Уезжал от нее и на финскую войну зимой сорокового года. Собирался уехать и в академию. И всегда, расставаясь, он увозил с собой частицу ее тепла. Всегда увозил. А на этот раз — не увез. И может, потому мерз теперь в лесу, под хмурым июльским небом. Знал он, что и ей сейчас горько одной, где бы она ни была. Но никак и ничем не мог ей помочь.
Так, перебирая в памяти события их совместной жизни, Барбашов простоял под елкой почти до рассвета. Дождь за это время заметно ослаб, и в воздухе, еще недавно сплошь затканном косыми струями, теперь висела лишь густая пелена сырости. За всю ночь он не услышал в лесу ни одного живого звука. Темнота вокруг казалась необитаемой. Бойцов не тревожили. Они выспались в тепле и, хорошенько подкрепившись харчами, снова могли шагать вперед от зари до зари. А это было особенно важно, так как накануне бойцы отчетливо слышали орудийную пальбу. Барбашов решил сегодня изменить порядок движения, не делать днем остановок, а продолжать идти в направлении стрельбы до тех пор, пока позволит местность. Ему так не терпелось встретить своих или хотя бы напасть на их след, что он даже забыл о том, что сам уже больше суток на ногах и ему тоже не мешает вздремнуть хотя бы часок. Но думать об отдыхе было решительно некогда, и он поспешил поднять отряд.