Он невольно взглянул на бойцов. Они настороженно, с пристальным вниманием разглядывали следы боя.
— Жарко было, — сказал наконец Косматых.
— Да уж, — вздохнул Клочков. — Схватились крепко, по всему видно.
И снова замолчали.
Дунул ветер. Где-то глухо осыпалась земля. В небо трепещущим комочком вскинулся жаворонок и рассыпал по-над полем серебряный звон своей нехитрой песни. Ветер дунул сильнее, и низом, над самой землей, потянул сладковатый, тошнотворный запах разложения.
Барбашов огляделся по сторонам. В дальнем конце поля, за кустами, что поднялись над рожью обрывистым берегом, чернели трубы. Чуть дальше за ними виднелись крыши уцелевших изб и буйная зелень садов. В стороне от всего этого стояло несколько полуразрушенных сенных сараев. Продолжать движение днем, когда свои войска снова отошли в неизвестном направлении, было нецелесообразно. И Барбашов, решил переждать светлое время в одном из сенников.
После беглого осмотра выбрали сарай метрах в ста от большака, тянувшегося из полусожженной деревни к лесу. Ворота у сарая давно уже сгнили, солома на крыше почернела от времени, стены просвечивали десятками щелей. И все-таки в нем оказалось лучше, чем под открытым небом. Тем более что, к великой радости всех, в сарае в достатке нашлось сухого сена.
Бойцы, облюбовав себе каждый по месту, быстро расположились отдыхать. Прилег и Барбашов. Он забился в сено с головой, но не мог согреться. Его знобило. Голову ломило, словно от угара. «Кажется, я простудился. Этого еще не хватало», — подумал он и пощупал лоб. Лоб горел. Неожиданно кто-то решительно дернул его за сапог.
— Наших ведут, — услыхал он сдавленный голос Кунанбаева.
Барбашов не понял смысла этих слов. Он просто не дослушал их до конца. Он только услыхал: «Наши» — и сразу вздрогнул, напрягся, как взведенная пружина, раскидал сено и вскочил на ноги. Возле него, такие же взбудораженные, как и он сам, уже стояли Клочков и Косматых. Щурясь спросонок, вылез из-под сена Ханыга, протирая глаза, поднялся Чиночкин.
— Наших ведут, — растерянно повторил Кунанбаев.
— Где?
— По дороге. Там видно, — указал Кунанбаев в угол сарая.
Все кинулись туда, куда он показывал. Барбашов припал к широкой щели между бревнами и замер. По дороге, извиваясь, медленно двигалась длинная колонна пленных красноармейцев. Голова колонны уже почти достигла сараев. Колонна двигалась со стороны полусожженной деревни, и хвост ее терялся среди уцелевших от пожара садов. Сколько насчитывалось в колонне людей, определить было трудно. Красноармейцы шли по четыре в ряд небольшими группами, конвоируемые с обеих сторон рослыми, плечистыми автоматчиками. Часть немцев ехала на грузовике в середине колонны.
Барбашову немало довелось видеть убитых и раненых. Но своих пленных он увидел впервые. Он смотрел на них широко раскрытыми глазами и чувствовал, как у него холодеет сердце от мысли, что только самопожертвование Иволгина и тех двух веселых москвичей, оставшихся на острове, спасло его и весь отряд от участи людей, идущих в строю по дороге. Пленные были уже совсем недалеко от сарая, и он отчетливо видел их. Они шли без ремней, без обмоток, без шнурков в ботинках. А некоторые и вообще босиком. Шли в одном строю здоровые и раненые. Шли спотыкаясь и вели под руки тех, кто сам уже не мог двигаться. На многих обмундирование было изорвано в клочья и висело лохмотьями.
Лица у всех были осунувшиеся, небритые. Люди шагали, опустив головы, хмуро глядя в землю.
Первые две группы уже прошли мимо сарая. Проходила третья. В ее составе было особенно много раненых. Группа шла медленно, и конвоиры то и дело подгоняли ее сердитыми окриками. Неожиданно один из раненых, высокий, с окровавленной, грязной повязкой на голове, остановился и зашатался. Товарищи из шеренги поспешили подхватить его под руки, но артиллерист, очевидно, был очень слаб. Ноги у него подогнулись, и он медленно опустился на дорогу. Двое конвоиров, спокойно шагавших по обочине, расталкивая пленных, рванулись к артиллеристу, подхватили его под руки и волоком вытащили из строя. Один из конвоиров, с засученными рукавами и в сдвинутой на затылок каске, быстро вскинул автомат. Но другой, рослый, с круглым лицом и бычьей шеей, остановил его. Что-то проворчав, толстяк нагнулся над красноармейцем, старательно ощупал на руках и на груди у него мускулы. Потом сорвал с головы артиллериста повязку и осмотрел рану.
Второй конвоир тем временем вывел из строя четверых пленных и жестом приказал им нести раненого дальше. Пленные подхватили товарища под руки и вместе с ним вернулись в строй.