— Унтер пропал, — тяжело отдуваясь, доложил Ханыга. — Нырнул — и привет!
— Ну и черт с ним, туда ему и дорога! — облегченно вздохнул Барбашов. — Выливайте-ка воду из сапог, да и пошли отсюда быстрее. Как бы тот гад, что над нами кружил, не накликал сюда свою свору.
НА ПУТИ К ФРОНТУ
Обстановка за рекой оказалась гораздо сложнее, чем предполагал Барбашов. На карте Шиммеля на левом берегу Днепра были нанесены позиции лишь трех зенитных батарей и нескольких подразделений, занимавших оборону в прибрежной полосе. Но уже первые километры пути по лесу показали, что немецких войск здесь гораздо больше. Все время с юга слышался тяжелый гул танков. На севере не переставая ухала артиллерия. Небо каждые полчаса-час во всех направлениях пересекали самолеты. Иногда они летели группами, но чаще в одиночку. Немцы вели непрерывную разведку, не ослабляя ее даже ночью. Встречались при переходе через дорогу и колонны моторизованной пехоты. А перед самым рассветом отряд чуть не наткнулся на кавалерийское подразделение, рысью передвигавшееся куда-то на восток. Встреча произошла так неожиданно, что Барбашов решил остановиться. Двигаться дальше было не безопасно. Близость фронта давала о себе знать.
Залегли в низине между небольшими высотками. Небо только лишь начинало светлеть, и над землей серым настоем густился туман. Было холодно. Бойцов знобило. Мокрую одежду насквозь продувало ветром, и от этого люди коченели. Хотелось забыть обо всем на свете, развести костер и хоть на минуту встать вплотную к жаркому, слепящему пламени. Но Барбашов нашел в себе силы и не поддался искушению. Едва Косматых и Ханыга поставили на землю носилки с сержантом, он тотчас же подозвал их к себе.
— Устали?
Бойцы, тяжело отдуваясь, переглянулись.
— Устали, — просто ответил Косматых.
— Здорово устали, — добавил Ханыга.
— Ничего. Скоро отдохнем, — заверил бойцов Барбашов. — А пока нельзя нам, товарищи, терять ни минуты. Не можем мы переходить фронт с пустыми руками. Все, что есть у немцев между Днепром и Сожем, нам надо знать назубок. Отправляйтесь на высоты. Запоминайте все, что увидите. Все до последней мелочи. Там, за линией фронта, все пригодится! Сбор здесь, в два пополудни.
— А сейчас сколько? — спросил Ханыга, прикладывая к уху свои часы.
— На моих четыре, — ответил Барбашов.
— А на моих три. Только не этого, а еще того месяца, — вздохнул Ханыга. — Встали, нихай их бис…
— Обращаешься с ними плохо, вот и встали, — заметил Барбашов. — Я вижу, уже и ремень потерял. Какие же часы без подвески.
— Та не потерял, — кисло улыбнулся Ханыга.
— А куда же он делся?
— Сапог перевязал. Подметка того…
— Тогда другое дело. Тогда возьми часы у Клочкова, — распорядился Барбашов. — И отправляйтесь. На рассвете у немцев самое движение.
Бойцы ушли. Барбашов проводил их усталым взглядом и отозвал в сторону Кунанбаева.
— Я тоже уйду на разведку, — объявил он. — Ты останешься старшим. Подумай, чем накормить людей.
Кунанбаев невесело улыбнулся.
— Зачем думать? Чинкин нарвет крапивы, я сварю суп.
Барбашов поморщился. Одного упоминания о супе, который собирался варить Кунанбаев, хватило для того, чтобы вызвать у него приступ тошноты. Уже неделю бойцы ели только этот суп, зеленую бурду из крапивы, березовых листьев, щавеля и корней тростника, которую украдкой варили в касках на малом огне где-нибудь на дне оврага или в непролазной чаще. Бурда была до ужаса пресной. Но ничего другого в рационе отряда не было, и люди, морщась, наполняли себя безвкусным горячим варевом.
— Черт с ним, с твоим супом, вари, — согласился наконец Барбашов. — Может, вынесет утроба. Да, еще постарайся не будить Клочкова. Пусть спит. Во сне лучше сохраняются силы.
— Может, открыть одну банку консервов, пожарить сержанту мяса? — предложил Кунанбаев.
Барбашов задумался. «Берегите до самого тяжелого момента. Это последнему, кто останется», — вспомнил он слова Клочкова и сказал:
— Открой. Возьми полбанки и свари сержанту суп. Чтобы бульон был. Понимаешь? Жареное ему нельзя. А в банку потом положи крапивы. Чтоб остальное не испортилось. Когда-то, помню, мы рыбу так сохраняли…
Кунанбаев кивнул головой.
— Костра большого не разводи, — напомнил Барбашов.
Кунанбаев снова понимающе кивнул головой.
Когда все распоряжения были отданы, Барбашов отправился к перекрестку дорог, до которого, как приблизительно ему удалось определить по карте, было километров пять. Точного направления на перекресток он не знал и надеялся лишь на то, что услышит шум машин. Эта надежда скоро оправдалась. Едва он миновал мокрый от росы орешник, сквозь который с трудом пробивался даже ветер, до слуха его донесся тяжелый гул многих моторов. Барбашов прибавил шагу. Орешник надежно скрывал его от чужих глаз, и он безбоязненно шел в ту сторону, откуда слышались сопение, вой и надрывный, щемящий душу гул. Наконец впереди показался просвет. Барбашов лег на траву и ужом пополз к дороге. Ему хотелось увидеть как можно больше: номера машин, калибры орудий — решительно все, что можно было удержать в памяти, и он полз вперед, пока в нос ему не ударил горьковатый бензиновый дух, надежно устоявшийся в придорожных кустах. Тогда он замаскировался и терпеливо стал ждать очередную колонну. Земля под ним была сухая, щедро покрытая багульником. Лежать на ней было приятно, и, если бы не близость дороги, на которой вот-вот должны были появиться немцы, он наверняка бы уснул, потому что уже совершенно обессилел и назябся. Его трясло, и он невольно подумал о солнце.