Наступающий день обещал быть жарким. Ветер стих. Деревья, кусты, молодые побеги поднимающегося к свету подлеска и даже листья — замерли. Лес ждал солнца. А оно, будто нарочно, не торопилось опускаться на землю, обласкало верхушки трех исполинских сосен, величаво поднимавшихся прямо у дороги, и, казалось, недвижимо повисло в дрожащем предутреннем мареве. Барбашову пришлось самому согревать себя, резко напрягая сразу все мышцы тела и так же быстро потом расслабляя их. Теплее от этого, конечно, не становилось, но озноб проходил, и уже было приятно. Этому способу он научился еще в детстве, когда ловил с приятелями раков, которых потом сбывали в пивную на базаре. За корзину усатых, копошащихся и больно щиплющихся за пальцы раков, только что добытых со дна реки, буфетчик платил им ровно столько, сколько требовалось всей компании на билеты в цирк, размещавшийся тут же, на базарной площади. Представление в цирке продолжалось всего два часа. А нырять за раками приходилось целый день. Но тогда это считалось очень выгодным занятием. Теперь Барбашов, невольно глотая слюну, подумал о том, что не отдал бы и десятка раков за все представления в мире. Но раков не было…
Приближение очередной колонны он услыхал еще издали. За время похода он так ловко научился определять технику по шуму работающих моторов, что совершенно точно узнавал танки, автомашины, броневики. Гул, нарастая, катился с востока.
«В тыл пятятся», — решил Барбашов и плотнее вжался в багульник.
В просвете кустов показался тупорылый тягач. За ним на буксире тащился обгорелый танк с белым крестом на борту. Ствол его орудия был перебит снарядом, лобовая броня и башня густо исклеваны осколками. За танком, также на буксире, протянули самоходное орудие, снова два танка, потом опять самоходку, и так не менее часа тащили немцы в тыл свою битую, обгорелую технику.
Барбашов следил затаив дыхание. Зрелище было настолько радостным, что он, забыв о голоде и холоде, готов был лежать у дороги весь день, лишь бы видеть перед собой вот эти исковерканные машины. Но радость оказалась непродолжительной. Навстречу эвакуаторам с шумом понеслись два мотоцикла. Эвакуаторы свернули на обочину, а по дороге навстречу восходящему солнцу двинулась артиллерия. Такие же тупорылые тягачи, как и те, что ползли на запад, вздымая из-под гусениц осклизлую грязь, спешили теперь на восток.
Барбашов насчитал пятьдесят орудий разных калибров и опустил голову на руки. Вместе с тягачами двигались машины с боеприпасами, расчетами, аппаратурой связи, ремонтными мастерскими. Все это фыркало, гудело, поскрипывало на ухабах, плевало в хвойный настой солнечного утра копотью и сизым бензиновым дымом и, сотрясая землю, катило на восток, туда, где, как твердо теперь знал Барбашов, без этой техники немцу и думать было нечего прорывать наш фронт и где все эти немецкие орудия и танки наши артиллеристы встречали мощным заградительным огнем.
«И откуда у Гитлера такая силища? — невольно подумал Барбашов. — Когда и где наковала Германия столько брони?»
А артиллерия все шла, и казалось, дорога никогда не освободится от серых, забрызганных грязью машин, орудий и повозок. Но конец колонны все-таки обозначился. Прогромыхало еще несколько самоходок, и дорога снова опустела. И тогда в наступившей тишине Барбашов вдруг услышал мычание коров и блеяние овец. Вначале он не поверил собственным ушам. Как могло очутиться здесь стадо? Но мычание раздавалось все сильней. Послышались сердитые окрики, и вскоре сквозь листву замелькали пестрые бока коров. А рядом верхом на лошадях ехали немцы и, без устали работая палками, торопили на запад всех этих буренок, любушек и пеструх. Вместе с коровами гнали овец. За овцами — свиней. Потом дорогу запрудили кони, сытые и холеные колхозные кони: буланые, вороные, каурые, тяжеловозы и скакуны — все скопом на запад.