Коней немцы не били. Погонщики только покрикивали на них. И Барбашову сразу вспомнилась колонна пленных красноармейцев. Особенно тот раненый боец, которого конвоиры поднимали ударами сапог.
— Скотина вам дороже человека, — сквозь зубы проговорил Барбашов, не отрывая взгляда от погонщиков. — Грабите, подлюги! Так вот в чем ваша сила! Ну подождите, выйдет вам это боком! Подавитесь нашим добром! Дай только фронт перейти. До смерти твердить не устану всем и каждому, как вы хозяйничаете на нашей земле! Какие тут наводите порядки! Мне-то поверят. Я все своими глазами видел!
Потом по дороге опять ползли тягачи. Двигалась мотопехота. Барбашов проводил ее полным ненависти взглядом. И только когда последний тягач с эмблемой, изображающей разъяренного буйвола, скрылся за поворотом, он пополз обратно в лес, к своему отряду.
ПРОЩАЙ, ФЕДОР ВАСИЛЬЕВИЧ!
— Товарищ старший политрук, сержант Клочков кончился, — услышал Барбашов сквозь дрему чей-то приглушенный голос.
Барбашов открыл глаза и быстро приподнялся на локтях. Перед ним на коленях стоял Кунанбаев. Лицо его было растерянным. Глаза необычно округлены.
— Что случилось? — переспросил Барбашов, хотя совершенно ясно слышал, о чем ему говорил Кунанбаев. — Что значит кончился?
— Клочков умер, — повторил Кунанбаев и повернулся в сторону сержанта.
— Когда? — снова спросил Барбашов и встал.
— Не знаю, — пожал плечами Кунанбаев. — Пошел дождь. Все спят. Я думал, он тоже спит. Хотел закрыть его шинелью, а он не дышит.
Барбашов подошел к Клочкову и опустился возле него на землю. Клочков был мертв. Глаза у него ввалились, и в них собрались маленькие лужицы дождевой воды. Барбашов достал из кармана носовой платок и промокнул им воду. Потом осторожно вытер лицо сержанта.
— Поднимай людей, — приказал он Кунанбаеву и только теперь по-настоящему ощутил всю горечь утраты. Погиб верный помощник, который даже в их маленьком отряде, даже в тех условиях, когда казалось, что сама жизнь и обстановка, в которой им пришлось действовать, сковали их крепко-накрепко, служил надежнейшим мостом между ним — командиром — и бойцами.
Подошел Ханыга, подошел Косматых, на четвереньках подполз Чиночкин.
— Жил по-людски и помер человеком, — вздохнул Ханыга. — Вместе с ним служить начинали. Все он скучал по своей Сибири.
— Я хотел его накрыть, а он неживой, — словно оправдываясь, проговорил Кунанбаев.
Бойцы молчали.
— Каких людей потеряли! — ни к кому не обращаясь, сказал Барбашов. — Кровью платим за каждый свой шаг, за это вот Знамя. И силы уже на исходе. А идти надо! Надо! И мы пойдем.
Он расстегнул на груди у Клочкова карман, достал из него партийный билет, служебную книжку красноармейца и маленькое, сложенное треугольником письмо, адресованное в далекую Сибирь. Молча переложил все это к себе в гимнастерку, поднялся и взял в руки чью-то винтовку. Потом он отошел к высокой развесистой сосне и так же молча ковырнул под ней штыком землю. Насквозь пропоенная дождями, она послушно поддалась и мягко отвалилась пластом. К Барбашову подошел Ханыга, очертил вокруг лунки, выдолбленной командиром, борозду и тоже начал копать. К ним присоединился Косматых и стал пригоршнями выбрасывать из ямы взрыхленную землю. Так втроем они проработали около часа. Когда могила была готова, ее выстелили хвоей, опустили в нее Клочкова.
— Прощай, Федор Васильевич, — сказал за всех Барбашов. — Мы за тебя отомстим.
— А нас побьют — и за нас отплатят, — добавил Ханыга и спросил: — А што с часами делать?
— Оставь их у себя, на память, — разрешил Барбашов.
Над поляной стало необычно тихо.
Кунанбаев накрыл сержанта шинелью, могилу засыпали и сверху на холм положили каску, звездой на восток, туда, куда шел и не дошел бывалый солдат Федор Клочков.
Выступать в путь было рано, сумерки еще только начали сгущаться, и бойцы снова расположились на облюбованных ими местах.
Барбашов попытался уснуть. Но сон не шел. Он думал о Клочкове. Но вспоминал почему-то при этом все время свою Степаниду и те неожиданно ставшие такими далекими дни, когда и Клочков, и Степанида, и сам он, Барбашов, и сотни его сослуживцев жили спокойно и мирно, каждый делая свое дело, и даже не представляли себе, какими крепкими, хотя и невидимыми нитями связаны они друг с другом. Люди его поколения так уж воспитаны, что хотя каждый из них силен по-своему, но непобедимыми они становятся только тогда, когда каждый чувствует рядом плечо товарища. Барбашов знал об этом, конечно, и раньше. Но с каждой потерей в отряде это ощущение становилось острее и острее.