Ханыга мотнул головой:
— Быстрей не можу.
— Врешь! Можешь! Должен! — в неистовстве захрипел Барбашов, — Если ты не побежишь, я тоже не сделаю больше ни шага. И тогда погибнет Знамя! Слышишь ты или нет?
Ханыга молчал. Он словно оцепенел и тупо смотрел по сторонам. Вывести его из этого состояния могла только злоба. Барбашов понял это, и от его слов Ханыга вздрогнул — они точно обожгли его. Ханыга закачался, словно подрубленное дерево, оттолкнул Барбашова и, согнувшись почти вдвое, как пьяный, побежал вниз по течению. Барбашов вытер с лица холодный пот.
Между тем ручей петлял все сильней. Русло его то теснилось по дну оврагов, и тогда бойцам казалось, что они бегут среди гор, отвесно поднимающихся над ними, то пряталось под развесистыми ивами, так низко распластавшими над водой свои ветки, что бойцам волей-неволей приходилось проползать под ними на четвереньках, то разливалось в обширные озерки. Пробираться через такие озерки было очень трудно. И особенно в те минуты, когда немцы пускали ракеты. Местность тогда озарялась неровным плывущим светом, и бойцы, чтобы не выдать себя, без всяких команд валились в воду.
— Товарищ командир, там камыш! — неожиданно вскрикнул Кунанбаев во время взлета очередной ракеты.
Барбашов остановился как вкопанный.
— Где?
— Там, много. Там болото, — быстро заговорил Кунанбаев, указывая в темноту.
Барбашов еле перевел дух.
— Ты точно видел?
— Точно, точно! — поклялся Кунанбаев. — Я всегда хорошо вижу воду.
Взлетела еще одна ракета. Но никто не пригнулся. Все как стояли, так и остались стоять и даже еще приподнялись на цыпочках, чтобы лучше видеть камыш, камыш, о котором говорил Асхат. И они действительно увидели целое море камыша. Он стоял как стена, высокий, густой, блестящий и черный, словно отлитый из чугуна. И было его столько, что казалось, нет и не будет ему конца.
— Это наше спасение! — крикнул Барбашов, огляделся по сторонам и прислушался. Дул ветер. Гремела канонада. Небо заволокло, и только на горизонте, там, куда еще не доползла черная туча, мерцали крохотные огоньки звезд да где-то чуть ближе них желтоватыми сполохами отсвечивали зарева пожарищ и розовые отблески зарниц. Погоня продолжалась. Правда, лай собак стал глуше и доносился теперь со стороны, но зато правее и ближе его отчетливо слышалось торопливое гудение мотоциклов. А вскоре темноту ночи прорезали лучи фар.
— Перехватить задумали, — криво усмехнулся Барбашов. — Ну, ну, давайте. В болоте всем места хватит. Только посмотрим, как вы унесете отсюда свои ноги!
Бойцы, напрягая последние силы, побежали к болоту. Ветер рванулся следом за ними, обгоняя их на бегу, и затих в камыше. Вой мотоциклов сразу стал слышнее.
— Вперед, братцы, вперед! Совсем немного осталось. Болото спасет! Оно не выдаст! — подбадривал Барбашов и по очереди то одного, то другого тянул за собой. А когда и это не помогало, забегал сзади и толкал их в спину.
Прошло еще несколько медленных, страшных минут. И вдруг… чудовищной силы сноп огня прорезал окружающий мрак. Ударила молния. Воздух вздрогнул и закачался. Ручей, и болото, и высоту, с которой бежали бойцы, вмиг залило ослепительным светом. Грянул гром. Небо загудело, как огромная крыша, на которую ступил невидимый великан. Эхо подхватило этот гул, колыхнуло и понесло во все концы. От неожиданности бойцы попадали на землю. Сверкнула вторая молния. Налетел вихрь. Третья перечеркнула ночь извилистой угловатой линией. И пошло, пошло греметь и сверкать до тех пор, пока всё не захлебнулось в сердитом шипении ливня. Солнце немилосердно пекло весь день. Воздух прогрелся, и теперь электрические разряды рвали темноту во всех направлениях с таким ожесточением, будто хотели испепелить ее в своих слепящих огневых смерчах.
Дождь усиливался с каждой минутой. Уже не капли, а непрерывные струи лились на землю. Ветер в неистовстве похлестывал их, закручивал, разбрызгивал в пыль. А струи все лились и лились. Под их тяжестью стлалась, точно подкошенная, трава, рядами гнулся камыш, кипела, пузырилась и пенилась вода. Дождь хлестал в лицо, забивался в уши, слепил глаза, мешал дышать. Но бойцы лишь с улыбкой поглядывали на небо. Никакая погоня в такой ливень им не была страшна. Это они поняли сразу, едва сердитый ветер смешал дождевые капли в тугие упрямые струи, поняли и радовались, с наслаждением подставляя дождю разгоряченные, запыленные лица.
Шум от грозы стоял такой, что надо было кричать, чтобы что-нибудь объяснить друг другу. Но это сейчас можно было. Даже самые громкие крики были слышны сквозь шум грозы не громче комариного писка.