Тома равнодушно смотрела в окно, словно не понимая даже, что это к ней обращаются.
— Тома! — ни малейшей реакции.
— Тамара! — с тем же результатом.
Подошел, усадил на полированный стол. Раба привычно раздвинула ноги, не отрывая взгляда от окна. Влад насильно повернул ее к себе. Тома смотрела на него бессмысленным несфокусированным взглядом.
— Эй, Малыш, с тобой все в порядке?
Тишина. Влад легонько шлепнул ее по щеке:
— Эй, очнись!
На мгновение взгляд оживился, вгляделся во Влада, но, не увидев ничего нового и интересного, Тамара снова отвернулась к окну. Влад обеспокоился не на шутку. Да, пожалуй, он действительно перегнул палку, Малыш-то того, не в себе! Первое желание было — отвезти ее обратно к проходной и забыть о ее существовании. На кой хрен ему эти проблемы! Да, но проблема-то возникла из-за него, это он довел ее до такого состояния.
Попытался было подойти с другого боку. Начал ласкать Тамару, целовать, говорить всякие нежности. Нет, не подействовало. Все так же бессмысленно, но покорно отдавалась она своему господину, все так же молча. И все тот же жуткий вздох разрывал Владу сердце.
В последующие разы Влад неоднократно пытался расшевелить Тамару. Он дарил ей цветы и мягкие игрушки, извинялся, носил ее на руках, пытался шутить. Но ничего не могло расшевелить Тому. Она настолько глубоко погрузилась в себя, что Владу казалось, что она явно сбрендила. Она действительно производила впечатление умалишенной. Ее больше ничего не волновало, не было никаких желаний, тревог, воспоминаний. Она ни в чем не отказывала Владу — делай со мной все, что хочешь, пользуйся! Но было похоже, что она не понимает где она, с кем, и что этот кто-то с ней делает.
Иногда Влада это начинало бесить и он хлестал ее по щекам в надежде привести в чувство. Но и это не помогало. Порой ему хотелось бросить все и забыть — на хрена ему эта сумасшедшая?! И он не приезжал больше к проходной.
Но проходило две недели, максимум три, и Влад снова караулил у проходной. Голод — не тетка, тем более голод сексуальный. Понимал, что нужно забыть эту ненормальную и учиться жить по-новому, без нее, без ее сладкого тела. Но ничего не получалось. Когда тело скручивает в жгут, все правильные мысли из головы разбегаются. Остается одна — хочу ее! Эта мысль, это безумное желание превалирует над всеми остальными и уже ничего не имеет значения, кроме этого "хочу!", кроме "мне нужна она и только она!". И он опять вез Тамару на квартиру Нетёсова и в очередной раз пытался пробиться к затуманенному сознанию. Не пробившись, удовлетворял ненасытный голод и на том успокаивался.
Так продолжалось довольно долго. В начале февраля после очередного двухнедельного перерыва Влад привез послушную Тамару на "явочную" квартиру. Как всегда, попытался расшевелить любовницу, впрочем, не прикладывая особых усилий. В очередной раз безрезультатно — что ж, ничего необычного, теперь это стало нормой. Раздел податливую куклу, собираясь приступить к тому, ради чего, собственно, и привез ее сюда. И обомлел.
На почти плоском еще в прошлый раз животе явно выдвигался небольшой холмик.
— Э-э, Малыш, да ты того…
Малыш бессмысленно разглядывал затейливые морозные узоры на окне.
— Маленькая, ты беременная, что ли?
Желание как ветром сдуло. Вот, блин, вляпался! Что теперь делать? Ей-то, похоже, все по барабану, она и слов-то его не поняла. Да-а, вот тебе и ребеночек, дорогая, как просила…
Влад вышел в кухню, закурил. Вот это номер! И что теперь делать с сумасшедшей бабой и ее ребенком? Ее?! Нет, дорогой, это твой ребенок. Твой! Это ты пользовал полгода невменяемую женщину. Она вряд ли понимала, что с ней происходит. Да и сейчас не понимает, что у нее в животе творится… И кого она, ненормальная, может родить? Такого же ненормального уродца? А ведь это — его ребенок… Впрочем, об этом известно только ему. Тамара в силу своего недалекого ума никому не сможет объяснить, откуда у нее взялся живот. Папа утром за ручку на работу отводит, мама вечером приводит, откуда беременности взяться? А ветром надуло! Он, Влад, тут абсолютно не при чем! Вот папа с мамой проморгали, папа с мамой пусть и воспитывают!
Тамара сидела в той же позе, как он и оставил: без юбки, с раздвинутыми ногами, готовенькая к употреблению. И все так же внимательно разглядывала узоры на стекле. Из расстегнутой блузки нагло выпячивался животик. А, чего добру пропадать — Монстра долго уговаривать не надо, от такой картины подскочил, как пионер: всегда готов!
Тома
Время остановилось. Уже много месяцев длится один день, самый тяжелый день в ее жизни. Куда-то подевались все краски, мир стал черно-белым, как старое кино.
Она послушно выполняет все приказы, исполняет чужую волю. На работе ею не нарадуются — надо же, какой безотказный работник! И любое поручение выполнит, и после работы задержится, сколько нужно, и даже в субботу выйдет, не проявив ни малейшего недовольства.
Даже мать, кажется, стала меньше бухтеть. Конечно, девственность не вернешь, но, по крайней мере, в последнее время Тома такая покладистая, такая послушная. Что ни скажешь — все исполняет мгновенно и беспрекословно! Вот только говорить стала совсем мало и как-то странно, голос неживой, как на пленку записанный. "Да", "Нет", "Хорошо" — вот, пожалуй, и весь ее лексикон. У Эллочки-Людоедки и то словарный запас побогаче был. Ну да Бог с ним, с лексиконом. Главное — дома сидит, только на работу ходит, а вечером даже не пытается улизнуть. Может, еще не все потеряно? Может, не совсем еще пропащая и удастся когда-нибудь замуж спихнуть?
А Тома, выполнив все указания, садилась на стул напротив телевизора, складывала руки на коленях и целый вечер сидела неподвижно, словно мумия. Мать скажет: "Пойди чайник поставь" — пойдет, поставит и снова сядет на любимый стул. Мать скажет: "Ну все, поздно уже, спать пора" — встанет молча, задвинет стул в угол и тихонечко шмыгнет в свою комнату. Валентина Ивановна нарадоваться не могла — чудо, а не ребенок! Исправилась! Потому что родители вовремя заметили и приняли меры. Вот и хорошо, вот и умница. Пусть лучше телевизор смотрит, чем о гульках думать!
А Тома не телевизор смотрела, а просто сидела там, где привыкла. Она совершенно не замечала течения времени — оно остановилось. Только странный какой-то день получается — такой длинный, что приходится ложиться спать и каждый раз после сна снова идти на работу. Но даже об этом она не думала. Она разучилась думать, разучилась чувствовать. Ей казалось, что она спит и видит какой-то нелепый сон. С ней все время что-то происходит, какие-то люди все за нее решают, кто-то куда-то ее без конца водит и делает с ней что-то плохое и очень болезненное. Но ведь это сон, это же не может быть правдой? А значит, ничего не надо делать, надо только продолжать спать и когда-нибудь этот странный сон закончится. И она снова будет Тамарой, а не замороженной креветкой.
Когда мать, наконец, обратила внимание на неестественно выпяченный живот дочери, в доме был устроен грандиознейший скандал. Мебель летала по квартире, как пыль, стены сотрясались от материнского крика: "Шлюха! Потаскунья! Таки принесла в подоле, дрянь неблагодарная!". Снова в ход пошла палка от швабры и бельевая веревка. Снова на Тамаре не было живого места. А та непонимающе смотрела на родителей и даже не пыталась увернуться от больно хлеставшей веревки.
— Говори, проститутка дешевая, от кого нагуляла? — и мать в очередной раз огрела палкой по спине. — Говори, шлюха, от какого кобеля понесла?
Безмолвие блудной дочери доводило Валентину Ивановну до исступления, она готова была убить порченую девку:
— Что молчишь, сука? Почему не сказала, когда можно было аборт сделать? Кому ты теперь со своим ублюдком нужна, кто тебя возьмет, суку продажную?
Избитая до крови, Тамара продолжала неподвижно сидеть на стуле. За время грозы она так и не произнесла ни слова, так и не поняла, что происходит. Даже ни разу не попыталась увернуться от удара. Только устав от собственного крика мать обратила на это внимание и уже спокойнее спросила:
— Чего молчишь, шлюха подзаборная? Я с тобой разговариваю или со стеной? К кому за алиментами обращаться? — но вновь не получила ответа. Избитая дочь как ни в чем не бывало продолжала разглядывать движущиеся картинки на экране телевизора.