Компьютер тренькнул — сообщение из Будапешта от Тибора Уйвари. От человека, едва меня не прострелившего. Армейский приятель дурачился с карабином, случайный выстрел, пуля ушла в кафель умывальника и рикошетом в дверь канцелярии, за которой мы с замполитом размалевывали очередной стенд для Ленинской комнаты, прошила дверь над моей головой и впилась в стену.
Спросил меня: «Помнишь, как мы смотрели старт лунника?».
Еще бы. Тибора разжаловали из сержантов, зато после ареста и губы назначили начальником банно-прачечного отдела. Когда бывал в полку, заходил к нему в баню, даже нарисовал табличку на дверь его кабинета: «Начальник БПО ефр. Тибор Уйвари». Он сфотографировался на фоне и послал домой фото с надписью: «Меня назначили Начальником Батареи Противотанковых Орудий». Юморной был венгр, антисоветчик, как они все — закарпатские мадьяры, намыливавшие пятки для прыжка через границу, но военкомат стоял, как скала: сначала отслужи. В тот день лежали на тюках постиранного белья, слушали музыку и смотрели в окно чердака на стоящий на соседней площадке лунник с Луноходом-2 на борту. Старый катушечник тарахтел на полу, крутилась бобина с «Imagine». Навострив карандаши, мы следили за текстом песни «How Do You Sleep?», стараясь не пропустить фехтовальный выпад Джона («The only thing you done was Yesterday…» — «Единственное, что сделал ты, — это Yesterday»), — склока двух титанов с выворачиванием белья, разделившая фанов на два лагеря. Тибор был на стороне Пола, я же — Джона. Ну и учудили наши «Битлы» — объявили о разводе, рассорились и передрались. На коробке бобины наклеена черно-белая фотография с обложки альбома «Imagine»: Леннон держит за уши свинью, тем самым отвечая на обложку альбома Пола Маккартни «Ram», где тот держит за рога барана, — то есть обзывает друга свинтусом в ответ на барана.
Перед этим я принял ванну в барабане стиральной машины солдатской прачечной, согнувшись в улитку и вытягивая шею, чтоб не залило водой выше ноздрей. Всех загнали в укрытие, а мы с Тибором спрятались на чердаке, чтоб насладиться запуском. Самые большие ракеты были лунные...
Это происходило всегда одинаково: земля вокруг нас вдруг начинала дрожать: дрожали деревья, стены и стекла казармы, солдатские миски в столовой, ложки-кружки… Заслышав этот гул, мы отрывались от своих дел и высыпали на плац, глядя в сторону ничем не примечательного холма в четырех километрах, на котором стояла скромная сараюшка, маскирующая подземные укрытия соседнего дивизиона стратегов, — и больше ничего, никакая оптика с орбиты не возьмет (оказалось, брала — и еще как!). Через эту сараюшку они и попадали в свое подземное царство — по одному и повзводно. Большая железная плита с высаженными на ней кустами полыни отъезжала в сторону, обнаруживая жерло шахты, из которой медленно выползало в клубах дыма и огня туловище циклопической ракеты… С каждой секундой набирая скорость, она поднималась над выжженной степью, на высоте нескольких километров отстреливала отработанную ступень и уносилась в голубую дыру космоса. Этот гул, шедший от самой земли, казалось, вмещал в себя всю сложность и красоту жизни и каким-то образом оказывался связан с твоей молодостью, дембелем, судьбой, с гибельным и счастливым сокращением миокарда, несущий угрозу кому-то далекому, хитроумному и вездесущему, о котором напоминали нам расходившиеся по полигону ежедневные команды «Фаланга!», «Скорпион!» с запретом выхода на высокие частоты, что всякий раз означало проплывающий над нами спутник-шпион. Прячась от командиров на хоздворе за поленницей дров, я следил за ракетой, мысленно сливаясь с ее боеголовкой, и представлял, что будет дальше: достигнув стратосферы, ракета ложилась на курс и по пологой траектории прожигала тоннель над всей Средней Азией и Сибирью, достигала своей тихоокеанской точки и (в этом месте я, невидимый и свободный, проделав головокружительное путешествие над страной, торопливо покидал боеголовку, как подножку трамвая) падала в назначенную камчатскую цель...