Билл ничего не сказал. Звук, вырвавшийся из его сжатых губ, был просто тихим стоном, какой мог бы издать сжигаемый на костре индеец из наиболее экспансивных.
— Иногда бывает, — глухо возразил он. — Я знаю такие случаи.
— У тебя этого все равно не может быть. Тебе с лошадьми не везет.
Билла перекорежило. Все это серьезно напоминало казнь на медленном огне.
— Да, — проговорил он. — Теперь я в этом убедился.
Взгляд Джил сделался еще прямее и проницательнее.
— Признайся честно, Билл, ты поставил на лошадь в Дубках и проиграл?
Это было прямо противоположно тому, что произошло в действительности, так что он даже слегка взбодрился.
— Ничего похожего.
— Побожись.
— Сейчас, кажется, начну божиться и чертыхаться.
— Ты ни на кого не ставил в Дубках?
— Разумеется, нет.
— Тогда что с тобой?
— Я же сказал. Голова болит.
— Бедняжка. Дать тебе что-нибудь?
— Нет, спасибо. Дживс пошел за виски с содой.
— А поцелуй не поможет, пока суд да дело?
— Поцелуй возвратит жизнь умирающему.
Джил поцеловала его, но немного рассеянно. Вид у нее был задумчивый.
— Дживс ведь сегодня ездил с тобой, правда?
— Да, я брал его.
— Ты всегда берешь его в эти поездки.
— Да.
— И куда же вы ездите?
— Объезжаем разные точки.
— И что делаете?
— Да так, то да се.
— Понятно. Как голова?
— Спасибо. Чуть получше.
— Это хорошо.
Они немного помолчали.
— У меня раньше тоже бывали головные боли, — сказала Джил.
— Сильные?
— Очень. Мучительные.
— Да, штука неприятная.
— Крайне. Однако, — продолжала Джил уже громче и с некоторым металлом в голосе, — я при головной боли, даже самой жестокой, никогда не выглядела как беглый каторжник, который прячется за кустом и прислушивается к лаю собак, ожидая, что с минуты на минуту нога Рока даст ему под зад коленкой. А у тебя сейчас вид именно такой. Исключительно виноватый. Если бы ты сейчас признался, что совершил убийство и вдруг спохватился, что, кажется, ненадежно спрятал труп, я бы сказала: «Так я и думала». Билл, в последний раз: что случилось?
— Ничего не случилось.
— Не лги.
— Сколько раз тебе говорить?
— И тебя ничего не мучает?
— Ничего.
— Ты весел и беззаботен, как жаворонок в небе?
— Может быть, даже веселее, чем жаворонок.
Снова оба примолкли. Джил кусала губы, а Биллу это действовало на нервы. Конечно, нет ничего плохого и предосудительного в том, что девушка кусает губы, но жениху в трудную минуту наблюдать такое зрелище не слишком приятно.
— Билл, скажи мне, как ты относишься к браку? — спросила Джил.
Билл посветлел лицом. Вот это другой разговор!
— Я считаю, что брак — штука замечательная. Конечно, при том условии, что мужская сторона заполучит кого-нибудь вроде тебя.
— А если без комплиментов? Сказать тебе, как я к нему отношусь?
— Давай.
— По-моему, без полного доверия между женихом и невестой даже думать о браке — безумие, потому что если они будут что-то друг от друга скрывать и не посвящать один другого в свои неприятности, то от их брака рано или поздно останутся рожки да ножки. Муж и жена должны все друг другу рассказывать. Мне бы и в голову никогда не пришло что-то от тебя скрыть, и, если тебе интересно, могу сказать, что мне ужасно противно видеть, как ты какие-то свои неприятности, в чем бы они ни заключались, стараешься от меня утаить.
— У меня нет никаких неприятностей.
— Есть. Что случилось, я не знаю, но даже близорукий крот, потерявший очки, сразу увидит, что ты испытываешь мучения. Когда я вошла, ты так стонал, что дрожали стены.
И тут самообладание Билла, с утра подвергшееся таким испытаниям, не выдержало.
— Да черт побери! — взвыл он. — Я что, не имею права постонать, если мне вздумается? По-моему, в Рочестер-Эбби по будням в эти часы стонать разрешается. Оставь ты меня, пожалуйста, в покое, сделай милость! -продолжал он, разогнавшись. — Ты кем себя воображаешь? Секретным агентом, допрашивающим жалкого грешника из подполья? Того гляди, начнешь выяснять, где я был в ночь на двадцать первое февраля. Ей-богу, не суй ты нос не в свое дело!
Джил была девушка с характером, а девушки с характером долго терпеть такие разговоры не способны.
— Не знаю, отдаешь ли ты себе в этом отчет, — холодно ответила она ему, — но, когда ты поплюешь на ладони и примешься за дело всерьез, ты по праву можешь получить звание самого последнего подонка на свете.
— Вот так сказала!
— Сказала чистую правду. Ты просто-напросто свинья в человеческом обличье. И если хочешь знать, что я думаю, — продолжала она, тоже с разгону, — то по-моему, на самом деле ты связался с какой-то ужасной женщиной, вот что.
— С ума сошла! Где мне было взять ужасных женщин?
— У тебя сколько угодно возможностей. Ты постоянно куда-то уезжаешь на автомобиле, бывает, что на целую неделю. Откуда мне знать, может, ты на самом деле проводишь время, увешанный гулящими красотками.
— Да я на гулящую красотку и не взгляну даже, хоть бы мне ее подали на тарелочке под соусом!
— Не верю я тебе.
— Если память мне не изменяет, это ведь ты всего две с половиной секунды назад рассуждала о том, что между нами должно быть полное и абсолютное доверие? Ну женщины! — с горечью заключил Билл. — Господи! Кошмарный пол!
Как раз в эту трудную минуту появился Дживс со стаканом на подносе.
— Виски с содой, — объявил он примерно таким же торжественным тоном, каким президент Соединенных Штатов объявляет заслуженному гражданину: «Вручаю вам медаль Конгресса».
Билл с благодарностью принял от него спасительный напиток:
— Спасибо, Дживс. Вы, как всегда, вовремя.
— Сэр Родерик и леди Кармойл, которые находятся сейчас в тисовой аллее, желали бы видеть вас, милорд.
— Бог ты мой! Рори и Мук! Откуда они взялись? Я думал, Мук на Ямайке.
— Ее сиятельство, как я понял, возвратилась нынче утром, а сэру Родерику по этому случаю дали в «Харридже» отгул по домашним обстоятельствам, чтобы сопровождать ее сюда. Они просили передать вашему сиятельству, что желали бы переговорить с вами в удобное для вас время, но до приезда миссис Спотсворт.
— До чего? Кого? Кто такая миссис Спотсворт?
— Дама из Америки, с которой леди Кармойл познакомилась в Нью-Йорке. Она ожидается здесь сегодня вечером. И как я понял из разговора между ее сиятельством и сэром Родериком, не исключено, что миссис Спотсворт пожелает купить этот дом.
У Билла отвисла челюсть.
— Какой дом?
— Этот, милорд.
— Наш дом?
— Да, милорд.
— То есть Рочестер-Эбби?
— Да, милорд.
— Вы смеетесь надо мной, Дживс.
— Никогда бы не позволил себе такой вольности, милорд.
— Вы всерьез хотите сказать, что эта беженка из американского сумасшедшего дома, где она содержалась под присмотром, покуда не улизнула, замаскировавшись с помощью накладной бороды, теперь намерена выложить твердую монету за Рочестер-Эбби?
— Именно так я понял слова сэра Родерика и леди Кармойл, милорд.
Билл перевел дух.
— Ну знаете ли! Недаром говорится, каких только чудаков на свете не бывает. И эта дама, она что, останется у нас погостить?
— Насколько я понял, да, милорд.
— В таком случае будет лучше, если вы уберете те два ведра, которые подставили в верхнем коридоре под течь с потолка. Они производят невыгодное впечатление.
— Непременно, милорд. И еще я подколю булавками обои. Куда вы, ваше сиятельство, предполагаете поместить миссис Спотсворт?