Конечно, всему виной нервы, не иначе. До свадьбы всего ничего. Дни пролетят – не заметишь. Нервы, чтоб их. А ещё отец домой вернулся – лица нет. Вымотанный, бледный, будто не товар принимал, а сам, как в юности, мешки на спине таскал. Не снял ни провонявшего лисьим жиром и дешёвым табаком кафтана, ни вымазанных в клейкой смоле сапог, ни рукавиц, какими хватает ящики, чтобы подсобить грузчику-другому. Только рухнул на стул, придвинул к себе крынку с молоком и жадно отхлебнул, будто целый день во рту и капли не было. Провёл немытой рукой по засаленным редеющим волосам, пригладил острую бородку и уставился на догоравшую свечу.
Гробовая тишина пугала. Но неудивительно – дом де Вриссов стоял на окраине столицы. Это на центральной площади Атоля вечно тянули песни, сбивали в танцах башмаки, махали пёстрыми юбками и завлекали лихо подкрученными усами. Здесь же, в северной части большого города, начинались Мшистые пустоши, при дворе красиво именуемые долинами. Здесь и решил обжиться Алистер де Врисс, сумев уместить на крохотной территории сада не только фонтан, но и дюжину розовых кустов, не говоря уже о редких в этих местах шапках вечно цветущего кочехвоста. С балкона второго этажа каждый вечер смотрел он на горизонт, на бескрайние просторы долин и терпеливо ждал того дня, когда объявит себя их полноправным хозяином. И ждать оставалось немного.
Медленно спустив ноги с кровати, Арлина коснулась ступнями холодного пола, поёжилась, но не остановилась. Взяв с комода догоравшую свечу, подошла к окну и посветила. Но в мутном стекле в такую ночь ничего не разглядишь. Только саму себя: растрёпанную, с широко распахнутыми глазами и дрожащими губами. В эту минуту она напоминала испуганного ребёнка, наказанного нянькой за шалости и запертого в огромной тёмной комнате. Повсюду мерещилось нечто страшное и клыкастое, а из-под кровати и платяного шкафа вот-вот норовили вылезти чудища и кривыми лапами схватить за волосы.
Вот и за стенкой теперь зашевелились и заскреблись, будто выцарапывали камень крошка за крошкой, прокладывая себе проход в соседнюю спальню. И собака заскулила совсем рядом пронзительно и тоскливо. Но собак де Вриссы не держали, а крестьянские дома были далеко. А, может, и не собака вовсе, а голодный волк? Подобрался чёрной ночью к хибарам прислуги в надежде на лёгкую добычу. Деревень ему мало? Или у деревенских мужиков всегда наготове заряженные ружья в отличие от потерявшей бдительность знати? Отец никогда не держал в руках ничего серьёзнее ножа. А тот годился только мешок холщовый прорезать, чтобы проверить свежесть и терпкость завозимого розового перца.
Мысли об отце вернули Арлину на несколько часов назад и этажом ниже. Что он говорил, когда прихлёбывал молоко, даже не сплёвывая тягучую сливочную пенку? Арлина и разобрать не смогла, но взгляд отца хорошо запомнила. Тяжёлый, подозрительный, уставший.
Последний раз он так смотрел, когда Арлина была ребёнком. Когда он долго копил деньги на новый дом и тёплую одежду к зиме, складывал монету к монете, а потом все накопления разом сгорели. Наколол начинающего торговца ловкач из-за Тихого моря. Стелил заманчиво и ласково, деньги прикарманил и пропал – исчез, словно в морскую воду канул. В те дни отец не спал ночами. Не спал он и сегодня, более десяти лет спустя, но причину Арлине не сказал. Он вообще не проронил ни слова, когда зашёл в дом. Грязных сапог даже не протёр – завтра дорогие ковры будут в глине. Швырнул на стол свёрнутые в трубочку бумаги, цыкнул на дочь, чтобы та немедленно шла к себе, и долго сидел в одиночестве при свете одной лишь растущей луны.
Арлина слышала, как позже он поднялся в спальню – лестница привычно скрипнула на пятой ступеньке снизу. Слышала она, как он громыхнул тяжёлой дверью и бухнулся на кровать. А Арлина и глаз не могла сомкнуть. Но силы не бесконечны, и девушка сама не заметила, как уснула.
Чёрное, белое, чёрное, белое… Сил больше нет.
Чёрное, белое, чёрное, белое… Словно в колокол бьют.
Чёрное, белое, чёрное, белое… Вспыхивает, гаснет и снова вспыхивает.
Арлина поёжилась, тряхнула спутанными волосами, накинула на плечи кружевную накидку и, сунув ноги в недорогие, предназначенные исключительно для ношения в доме, башмаки, взяла свечу и тихонько спустилась вниз.
В небольшой столовой всё осталось так, как было несколько часов назад: полупустая крынка со скисающим молоком, кафтан отца, через какое-то время снятый и перекинутый через спинку стула, свечной огрызок, годный только, чтобы в комнате осмотреться, свёрнутые в трубочку бумаги, перевязанные толстенной бечёвкой. Такой бечёвкой крутят мешки на складах – не иначе она оттуда.
Тоненькая рука сама потянулась к свиткам. Холодные пальцы взволнованно затеребили крепкий узел – не поддался. Свиток только выскользнул из рук и упал на пол. Подняв похрустывающие бумаги, Арлина вцепилась в узел зубами. Солёная бечёвка и не думала растягиваться.
– Дай, – услышала девушка, и на стене напротив выросла исполинская тень отца.
В тускло освещённой комнате не было видно неловкого румянца на щеках, иначе Арлина тут же отвернулась бы. Протянув отцу свитки, она молча наблюдала, как ловко он расчехлил прикреплённый к поясу нож и чикнул им по толстым перекрученным верёвкам, развернул бумаги и швырнул их на стол.
– Читать второй раз нет никакого желания.
– Из-за них ты такой сегодня? Проблемы на складе?
Алистер поджал губы и недовольно заскрипел зубами. Поднёс свечу дочери к воткнутой в тяжёлый медный подсвечник пятёрке других свечей, и в комнате сразу стало ярче.
– Ты ещё не передумала? – Отец обернулся к Арлине, и та увидела, каким бледным было его лицо.
– Не передумала?
– Тебе действительно нужен этот королевский оболтус? Может, лучше выйдешь замуж за сына Бена Седдона? У их семьи отличный годовой доход от продажи рыбы. И пёс с ним, с принцем.
– Отец! – негодующе воскликнула Арлина. – Как ты можешь?
– Сын Бена Седдона с рассвета на ногах. Я много раз наблюдал за тем, как он трудится. Ответственный малый, хоть и заикается. И ты ему нравишься, он на тебя, как кот на селёдку, смотрит. Хороший из него зять выйдет. Деловитый.
– Что в бумагах? – Арлина резко перебила отца и кивнула в сторону свитков, не решаясь к ним прикоснуться.
– Королевский бред, – фыркнул Алистер.
– Отец! – Арлина требовательно повысила голос.
– Они, видите ли, считают нас третьим сортом. Протухший сыр и тот заслуживает больше доверия, чем наша семья.
– Вы были сегодня у короля? Что-то не так с нашей свадьбой с Мартаном?
– Что-то не так с королём, – буркнул Алистер. – В голове не мозги, а семечки. Тыквенные. Знаешь, что он от меня потребовал?
Арлина вопросительно смотрела на отца, ожидая объяснений.
– Гарантировать, что с его благородным сыночком ничего не случится, если он женится на тебе! Что он, видите ли, не окочурится раньше, чем сможет завести потомство.
Арлина вздрогнула. Под ложечкой неприятно засосало.
– Я не хочу смерти Мартана, – пролепетала еле живая Арлина.
– Вот и я пытался это же донести королю, – Алистер остановился и нежно посмотрел на дочь. – Но разве в его тыквенной голове уложится, что простые люди тоже могут быть честными? Он тыкал меня носом в книги, от которых веет не столько мудростью, сколько могилой, и требовал поставить подпись под договором.
– Ты подписал?
– А, может, тебе выйти замуж за младшего брата маркизы Эмилии Штолль? Плевать, что парню всего тринадцать. Подождём, он подрастёт, там и обстряпаем всё красиво. Маркиза согласится. Сегодня мне завезли лисьи меха – я подарю ей половину. Пусть сошьёт себе хорошую шубу – её нынешная сильно истрепалась.
– Так ты подписал? – не сдавалась Арлина.
– Но сынок Седдона всё же лучше молокососа-маркизишки.
– Отец!
Де Врисс притянул к себе дочь и обнял её за плечи.
– Я знаю, ты любишь этого королевского выскочку.
– Я любила бы его даже, будь он простым подмастерьем.