А после самоубийства Джея я вообще утратила способность трезво мыслить – мне было не до книг. И даже когда я свалилась в холодную лужу собачьей мочи, этого события не хватило, чтобы я задумалась над тем, как превратить свое горе в роман.
Чтобы научиться переписывать свою жизнь через вымысел, потребовалось ужасное, постыдное происшествие.
Постараюсь сдержать слезы, рассказывая вам об этом.
Январь на севере Миннесоты выдался страшно холодным. Джей уже четыре месяца находился в командировке. Я чувствовала себя страшно одинокой. Я очень нервничала – ведь в моем теле рос наш сын: сама себе я казалась куском холодной ветчины в сэндвиче жизни и смерти. Я заставляла себя заниматься своими делами – работала с полной занятостью, воспитывала Зою в меру сил. Жизнь стала однообразной и нудной: проснуться, принять душ, выпить кофе, собрать Зою в детский сад, отвезти Зою в детский сад, провести уроки в школе, забрать Зою из детского сада, привезти ее домой, пообедать, поиграть, выкупать Зою перед сном, уложить ее спать, лечь самой.
Проснуться – и все сначала.
В горе меня до сих пор больше всего удивляет то, сколько времени проводишь, не чувствуя ничего. Казалось бы, нужно рыдать, страдать от боли – сильной, как инфаркт. Но полная бесчувственность – ни любопытства, ни радости, ни раздражения – это поразительно, и подготовиться к этому невозможно.
Ничего.
Четыре месяца полной занятости горем я-робот вполне справлялась с жизнью – и это показывает, насколько сильна была моя депрессия. Пробуждение произошло 15 января. Зое было три года. Она была упрямой, самовольной и настырной, как любая достойная трехлетка. Пожалуй, даже слишком, потому что для меня она всегда была принцессой-фурией.
За окном прогремел гром, сверкнула молния. Я поняла, что дорога будет трудной. Кроме того, начался новый семестр, и мне придется вести новые уроки, знакомиться с новыми учениками, отвечать на новые вопросы. Жизнь казалась тяжким ярмом. А еще в моем животе рос маленький человек. Ощущение пустоты не оставляло меня. Оно постоянно присутствовало в моей душе, и тем утром я никак не могла подняться с постели.
Но я все же поднялась. Думаю, все дело в мышечной памяти.
В тот день Зоя категорически отказалась идти в детский сад. Она упрямилась больше, чем обычно. И все же мы проделали всю процедуру. Преодолев нежелание двигаться, я устроилась наверху лестницы, ведущей в подвал, возле двери гаража и стала надевать на Зою брючки. Она мне не помогала, а усердно дрыгала ногами, как заводная кукла. Я стала натягивать на нее кофточку. Зоя завизжала. Я попыталась застегнуть кофточку, но девочка просто улеглась на пол и продолжала визжать.
Настала очередь ботиночек.
Зоя яростно дернула ногой и попала мне по лицу. Шмяк. Боль была оглушающей. Я выругалась. Сила этого удара пробилась сквозь мою пустоту и высвободила волну чистой черной ярости. Это было что-то пугающе первобытное. Я и не подозревала, что во мне живет такой монстр.
Тут я должна прерваться и сказать, что мои родители, несмотря на все их недостатки и слабости, никогда на меня не кричали, не говоря уже о том, чтобы шлепнуть или ударить. Меня воспитывали экологически чистым пацифистом, убежденным в том, что любой конфликт и стресс всегда можно разрешить путем эффективного и открытого общения. Мысль о том, что ребенка можно ударить, была мне столь же чуждой и отвратительной, как желание отрезать собственный палец. Как я могу ударить Зою, мою сладкую девочку, крохотный нежный орешек, которому я включала музыку, когда она жила в моем животе?! Я же мечтала о родах в воде, чтобы свести к минимуму стресс вхождения ребенка в этот мир. Я кормила ее грудью целый год, несмотря на работу с полной занятостью и сорок минут езды в одну сторону, – мне хотелось обеспечить ее всем, чтобы она росла здоровой.
Ударить ребенка – это немыслимо.
Но, черт побери, мне захотелось ответить.
Я была готова ударить ее в ответ.
И мне хотелось не просто ударить ее. Мне хотелось избить ее, заставить ее замолчать, наказать ее, заставить страдать так же, как страдаю я, чтобы это помогло мне наконец хоть что-то почувствовать, потому что я тону в бесчувствии и не могу выбраться, не могу заставить себя ощутить хоть что-то, даже когда я забочусь о собственном ребенке…