Я до сих пор ощущаю ту волну гнева и ярости, которая захлестнула лестницу моего дома.
Я до сих пор вижу покрасневшие щечки Зои и ужас в ее прекрасных зеленых глазках.
Она поняла, возможно, почувствовала, что я собираюсь сделать.
Я уже занесла руку в воздух, но сдержалась и выбежала из дома. Подобно женщине-оборотню, я убежала из собственного дома, пока не превратилась в чудовище, пожирающее собственных детей.
Даже морозный воздух не вернул мне самообладание. Я вскочила в машину.
Завела ее.
Я сорвалась с места и погнала по дороге. Снег летел из-под колес моей машины во все стороны. Глаза мои были сухими. Как можно было нанести себе такой удар и при этом не проронить ни капли крови? Я порезала себя так глубоко, что не могла даже плакать. Я просто неслась вперед, бросив дома свою маленькую кудрявую девочку, малышку, которая была так прелестна в своем черном купальнике, которая хлопала в ладоши, чтобы привлечь внимание, которая тоненьким, чудесным голоском благодарила родителей других маленьких девочек за то, что они нашли время и пришли посмотреть, как она танцует. Я бросила дома любовь всей моей жизни, Зою Рэйн.
Я бежала от нее, потому что боялась того, что могу сделать, если останусь.
Только в конце дороги префронтальная кора мозга смогла справиться со зверем, пробудившимся во мне. Моя трехлетняя дочь осталась одна в доме. Не думаю, что раньше она оставалась одна даже в своей комнате. Она боялась темноты и подвала. Когда посторонние заговаривали с ней, она хватала меня за руку своими пухлыми пальчиками. Она была беззащитна, как маленький олененок.
Меня затошнило от страха. Я попыталась развернуть машину, но сугробы были слишком высокими. К моему дому вела лишь узкая расчищенная дорожка. Мне пришлось проехать еще две ледяные мили, прежде чем я смогла развернуться. К этому времени я уже рыдала по-настоящему. Я помнила выражение на лице Зои, когда выбегала из дома. Она чувствовала себя преданной и брошенной. На лице ее был написан настоящий ужас.
Я подъехала к дому и выскочила из машины, даже не заглушив мотора.
Меня не было шесть минут – трехлетней девочке они показались вечностью.
Я вбежала в дом.
Зоя сидела на том же месте, где я ее оставила. Она сидела на полу. Рядом стояли ботиночки.
Она больше года ловко пользовалась горшком, но в тот момент она обмочилась от страха. Темное пятно расплывалось на голубых джинсах. Под ней образовалась лужица. Она смотрела в потолок и дрожала.
Она увидела чудовище в моих глазах, а потом услышала, как отъезжает машина.
Я схватила ее на руки и держала, пока она не перестала дрожать. Зоя заплакала горькими слезами несчастного ребенка. Если бы мое сердце не было уже разбито, оно разбилось бы, когда она забормотала: «Мамочка, прости, прости меня! Прости, что я не надела эти ботинки!»
Я заплакала вместе с ней. Я твердила, что она не сделала ничего плохого. Я просила прощения, но знала, что не заслуживаю его. Я понесла Зою наверх, чтобы успокоить и переодеть. Мне хотелось остаться дома и весь день держать ее на руках, вдали от всего мира, но иногда суровая Истина берет свое. Я знала, что если сегодня не вступлю в поток жизни, то не смогу этого сделать никогда.
Я повезла Зою в детский сад. Всю дорогу меня терзало раскаяние.
Приехав на работу, я позвонила отцу Зои, Лансу, и рассказала о том, что сделала. Никогда не забуду, как по-доброму он разговаривал со мной в тот день. Я была уверена, что он заберет у меня дочку и немедленно позвонит в органы опеки. И это было бы правильно. Но все поддержали меня. Я чувствовала их странную, саднящую грусть – словно они знали что-то такое, чего не знала я.
В тот день, уложив Зою спать, я начала писать «Майский день».
Одного лишь дневника было мне недостаточно. Я не могла выжить, вновь и вновь переживая собственную боль. Мне нужно было положить ее в конверт, заклеить и отправить по назначению. Все те детективы, которые я читала, давали ощущение потенциального порядка, который я могла воплотить в собственной истории. Это был способ переписать свою жизнь. По тому количеству людей, которые стремились поговорить со мной после моих писательских семинаров, которые писали мне в Интернете, я знала, что не одинока. В мире множество людей, которым нужно разобраться в своей жизни, но для которых невыносима мысль о написании мемуаров. У кого-то воспоминания о травме еще слишком свежи. Кому-то не хочется вновь испытывать боль или причинять ее другим людям, а кто-то просто предпочитает художественный вымысел.