Он размышлял о мире Инь.
Конечно, Эраст Петрович и прежде знал, что никакого «мира людей» не существует, как не существует и абстрактного «человека». Есть мужчина и есть женщина. Они по-разному устроены, по-разному живут, интересуются разными вещами, руководствуются в своем поведении различающимися этико-эстетическими нормами. Во многих отношениях мир Ян и мир Инь даже противоположны. Сам Фандорин всегда жил в Мужском Мире, отлично его изучил и достиг в этой системе координат одной из высших степеней.
Мир Ян подвластен разуму и покорен воле, тверд и ясен, в нем «да» значит «да», а «нет» значит «нет», и, в общем, всегда понятно, где Добро и где Зло.
Но четыре с лишним месяца назад по прихоти, а может быть, по милости кармы Эраст Петрович вдруг переселился в мир Инь. Это произошло в те ужасные часы, когда отнятая у бандитов тачанка неслась через степь, к большому городу с настоящими больницами, а за спиной, на охапке сена, металась и бредила раненая Мона. Фандорин поклялся себе тогда: если она выживет – о, если она выживет! – он никогда ее не оставит.
Случилось чудо. Мона выжила. А нарушать клятвы Эраст Петрович не привык. Так и вышло, что мастер мира Ян оказался в чужом мире, на положении ученика, бестолкового и беспомощного.
Объективно рассуждая, женский мир несравненно лучше мужского. Он и добрее, и жертвенней, и красивее, и живее. Идеологи Бусидо утверждают, что истинное назначение мужчины – хорошо умереть. Если так, то истинное назначение женщины – хорошо жить. Не случайно мужчины ловчей всего умеют отбирать жизнь, женщины же ее дарят. Мужчине существовать в мире Инь нелегко. Никогда еще Фандорин не ощущал себя таким слабым и неуверенным, никогда прежде не находился в постоянном страхе. Вдруг с Моной что-то случится? Или (страх уж вовсе непривычный) вдруг что-то случится с ним самим? Ведь это будет значить – она права, – что он обречет на гибель и жену, и нерожденного ребенка.
Прав древний мудрец: благородному мужу не следует заводить семью. А коли завел – переставай жить по правилам благородного мужа, ты уже не один на свете. Но как живут по другим правилам, Эраст Петрович не знал и даже не хотел об этом задумываться.
Вся надежда на восемью восемь. Скоро, в январе двадцатого, он достигнет 64 лет, возраста зрелости. Теоретически с этого момента разрыв между Инь и Ян должен начать сокращаться, ибо к следующим двум восьмеркам, 88 годам, приходишь уже не мужчиной и не женщиной, а Завершенным Человеком. К тому же в феврале родится ребенок, их станет трое. Тогда-то и задумаюсь о других правилах, подумал Фандорин, немного успокоился и даже позволил себе помечтать. Хорошо бы родилась девочка. Такая же, как Мона. По крайней мере Маса не будет соваться со своим воспитанием.
– Приехали, – сказал Романов, и Эраст Петрович вернулся к действительности.
– На вокзал? – удивился он. – Почему не в контрразведку?
– Князь у командующего. Велел привезти вас прямо на совещание.
Про Гай-Гаевского было известно, что в тылу он сидеть не любит, постоянно мотается по разным участкам фронта. Полевой штаб армии располагался в поезде. Генерал слыл гением современной железнодорожной войны: стремительно перебрасывал воинские части с фланга на фланг, за сотни километров, словно шахматные фигуры, ловко оперировал бронепоездами, а летучие ремонтные бригады умели молниеносно восстанавливать поврежденное полотно. За быстроту и непредсказуемость (а также, вероятно, из-за слишком длинной фамилии) европейские газеты называли командующего Добровольческой армией «Белый Ганнибал».
– Что ж, погляжу на вашего Г-Ганнибала, – скептически сказал Фандорин, вспомнив другого Белого Генерала, из совсем иных времен. Вряд ли новый герой мог затмить того, старого.
Владимир Зенонович Гай-Гаевский действительно выглядел совсем негероически. В салон-вагоне, во главе длинного, накрытого картами стола сидел пожилой, обрюзгший толстяк с багровым носом, потухшая папироса в углу рта. Под пенсне сонно помигивали маленькие припухшие глазки. Неряшливый черный мундир с линялыми погонами сидел мешком и спереди был присыпан пеплом, в пухлой руке подрагивал стакан недопитого чая.
Но именно эта некартинная внешность и произвела на Фандорина впечатление. Полководец, который не считает нужным изображать величие, должен быть очень уверен в себе. Про Гай-Гаевского рассказывали, что при необходимости он лично водил цепи в атаку и был одиннадцать раз ранен. До германской войны карьера у Владимира Зеноновича не складывалась, ему плохо давалась служба в мирное время. Несмотря на диплом Академии генштаба, в четырнадцатом году он был всего лишь подполковником и готовился к отставке по выслуге лет. Но на фронте быстро пошел в гору и закончил войну командиром Гвардейского корпуса. В восемнадцатом этот пузатый, немолодой дядька пробрался из Петрограда на юг и, не дожидаясь высоких должностей, поступил в добровольческий полк рядовым. Теперь, полтора года спустя, он вел главную из белых армий на Москву. Фронтовики командующего обожали, причем больше всего восхищались даже не храбростью (кто сейчас не храбр?), а легендарной выносливостью Гай-Гаевского по части выпивки. Сплетничали, что генерал выдувает в день по три бутылки коньяку и всегда подшофе, но никогда не пьян. Еще говорили, что он вечно всё теряет и роняет, что без адъютантов он как дитя без няньки – эта черта почему-то вызывала у солдат особенное умиление. Однако армия у растяпы-командующего работала как часы.