– О чем ты?
– Ненаблюдательный ты стал, Леша. Видал у него на безымянном белая полоска? Это от обручального кольца. Само-то кольцо, верно, казачки прибрали. Надо искать семью. Дать свидание с женой, с детьми – если есть. И пусть решает, перед кем он больше в ответе – перед своими родными или перед Интернационалом.
– Да как мы найдем семью, если он даже имени не говорит? – спросил Романов, хоть уже знал ответ – не новичок.
– На нем железнодорожная тужурка. Значит, работает или раньше работал в службе движения. Сейчас поеду доложу командующему, что с «Добрыней» всё в порядке, а после повозим нашего Муция Сцеволу по железнодорожным конторам и мастерским. Авось опознают.
Именно так поступил бы и сам Романов. Полковник, конечно, говорил дело: суровые мужики подобного склада умеют не только ненавидеть, но и любить. Женские, тем более детские слезы действуют на них сильней всякой пытки.
– Хорошо. Я с ним поезжу, поспрашиваю.
– Зачем тебе? Дело простое, техническое. Пошлю Спирина. Ты лучше иди, досыпай. Ночью, наверно, не доведется… Слышно что-нибудь от Седого по тому взрыву?
– Пока ничего… Ты прав. Пойду-ка я спать, пока начальство доброе.
Ясное дело, было не до сна.
Двадцать минут спустя Романов постучал в дверь зуевской квартиры. Открыла Надежда. Замигала.
– Вы? Почему не через читальню?
– Некогда. Отец дома? Зовите.
Но девушка никуда не пошла.
– Зачем вы мне давеча поцеловали руку? – спросила она враждебно.
– Что? – удивился он, не сразу вспомнив.
– Если как ребенку, это в конце концов невыносимо! Я вам не девочка! А если… – Надя сбилась. – А если… не как ребенку, это оскорбительно.
Вместо ответа Алексей приобнял ее и поцеловал еще раз, в горячую щеку, быстро. Взял за плечи, отодвинул в сторонку, вошел.
– Некогда, Надя, некогда. Аврал. Ведите скорей отца.
Она покраснела, но больше отношений не выясняла, побежала вглубь квартиры.
Иван Максимович выслушал рассказ спокойно.
– Я уже говорил вам: пускай проблему Заенко решат за нас белые. Все равно от чекистов один вред. Сначала не смогли убить главкома, только настроили против нас весь Харьков. Теперь не справились с бронепоездом, и сейчас Козловский начнет шерстить железнодорожников, а у меня там очень хорошая ячейка. Если ее разгромят, мы останемся без сведений о переброске войск. Так пусть контрразведка лучше заберет тех, других, а наших оставит в покое.
– Заенко – кретин, но брать будут наших товарищей, таких же большевиков, как мы с вами. Если бы вы посмотрели на того, который сейчас под арестом, вы бы так не говорили. Я к вам пришел, потому что есть идея. Мне нужен помощник. Дело простое, справится кто угодно, лишь бы был четок и не трус. Всё основное я исполню сам.
– Никого не дам, – отрезал Зуев. – Для дела целесообразнее, чтобы второе подполье прекратило существование. Тогда беляки решат, что красная организация разгромлена, и мы будем вести свою работу спокойно, без помех.
Алексей разозлился:
– Нельзя всё сводить к целесообразности! Люди не щепки!
– Диалектика, Романов, большевистская диалектика. Вбейте себе в голову: люди не бывают хорошими или плохими, они делятся на своих и чужих. Свои – те, кто полезен. Чужие – те, кто вреден. И своими ради чужих, полезными ради вредных я рисковать не намерен. Всё. Кончен разговор.
– Когда-нибудь партия решит, что вы тоже перестали быть полезным, и выкинет вас на свалку!
Но Зуева было не прошибить.
– Значит, туда мне будет и дорога.
– А, ну вас!
Алексей вышел, хлопнув дверью. Попытался сообразить, нельзя ли провернуть задуманное в одиночку – нет, не получится.
Во дворе его догнала Надя. Во время спора она стояла за спиной у Ивана Максимовича, не раскрывая рта, зато сейчас затараторила:
– Папа не прав. Вы сказали: справится кто угодно. Значит, и я. Я четкая и не трусиха. И вы не смотрите, что я маленького роста. Я очень сильная.
Она показала сжатый кулачок. Губы тоже были сжаты.
Романову вдруг вспомнились барышни из женского батальона смерти. Они были точь-в-точь такие же, хоть сражались совсем за другое.
– Большой силы и не понадобится, – сказал он, кашлянув, – боялся, что дрогнет голос.
Подпоручик Спирин был скотина, каратель, такого грохнуть не жалко. Второго сопровождающего, фельдфебеля Кононенко, – тоже. Этот вообще палач, за деньги нанимался вешать приговоренных. Вопрос был по третьему, шоферу, которого Алексей не знал и потому убивать не хотел. Затем и понадобился платок.
Романов стоял в подворотне, на тихой улице, куда машина контрразведки должна была свернуть по дороге в железнодорожное депо. Был Алексей в пиджаке и поддевке, на лоб сдвинута кепка. Когда из-за угла вырулил знакомый «форд», повязал платок на лицо.