Пошел провожать врача. А Назаров вдруг вскинулся, поднял голову, быстро заговорил – должно быть, это действовал наркотик.
– Эх, не взорвали мы бронепоезд! Зазря Мишка сгиб! Всё сделали, как на бумажке написано, да, видно, провод коротко обрезали, раньше нужного рванул!
Он прищурился на Романова, стоявшего спиной к окну и оттого плохо ему видного.
– Ты почему платок не снимаешь, товарищ? Мне голос твой вроде знакомый.
– Нельзя мне лицо показывать.
Назаров узнал бы капитана из контрразведки, это было ни к чему. А голос Алексей приспустил еще ниже:
– Ты из организации Заенко?
– Сначала скажи, кто вы сами такие, – насторожился раненый.
– Подпольная группа РВС. Я Алексей, а это товарищ Надежда. Так ты с Заенко?
Кивнул.
– Надо мне с ним встретиться. Хватит нам по отдельности воевать. Вы вон знали, когда и где бронепоезд подкараулить, но с зарядом напутали, а у нас хороший взрывник есть. Вместе будем вдвое сильней.
Назаров молчал, торопить его было нельзя. Пусть подумает.
– Сможете отвезти меня куда скажу? Мне тут у вас все равно оставаться нельзя. И папаша, я слыхал, ругается.
– Отвезем. Тебе только до извозчика добраться. Опять притворишься пьяным. Я тебе вправду водки дам. Врач сказал, если будет больно, влейте чарку. Он потом тоже приедет куда надо.
– Врач у нас свой есть. А водка – дело хорошее, – улыбнулся Назаров. – Но лучше налей две.
Про встречу с Заенко, однако, ничего не ответил.
Вечером, когда стемнело, Романов зашел снова. Еле вырвался со службы – такой переполох наделало нападение подпольщиков на машину контрразведки. Прочесыванием района, где нашли брошенный «форд», Алексей руководил сам и позаботился о том, чтобы читальню не тронули.
Сели вдвоем на извозчика. Вместо платка Романов обвязал щеку бинтом, поднял воротник, опустил козырек кепки, но Назаров в него особо не вглядывался, да и темно уже было.
Заехали за Холодногорское кладбище, в район рабочих бараков.
– Тут сойдем, – сказал Назаров извозчику.
Но шли потом долго, петляли. Два раза раненый просил передохнуть.
В третий раз остановился прямо посреди пустыря.
– Всё. Дальше сам. Бывай, товарищ.
– Что насчет Заенко?
Лица Назарова во тьме было не видно, лишь поблескивали глаза.
– У папаши там телефон есть. Какой номер?
Алексей сказал.
– Ждите весточки. От Терентия.
И трудно заковылял дальше. А Романов продолжил мысленный спор с Зуевым. Разве можно кидаться такими людьми, как Терентий Назаров? Ради чего тогда всё?
На следующий день вечером Алексея на службе позвали к аппарату.
– Господин капитан, это Коммерческая читальня, – послышался сухой девичий голос. – Вам доставили книгу Шлихтера.
Это был условный сигнал.
– Отлично, барышня. Сейчас заеду. – И пояснил Козловскому. – Мне раздобыли пособие по составлению рандомных шифров. Давно жду. Я тебе говорил, что собираюсь поменять всю нашу систему кодировки, нынешняя устарела.
Князь угукнул, не отрываясь от оперативной сводки. Ему ночью предстояло ехать к командующему – пить коньяк и докладывать о ходе расследования по обоим взрывам. Первое не двигалось, второе вовсе оборвалось, и Козловский был мрачен.
– Папы нет, – сказала взволнованная Надя. – Я одна. Позвонили. Голос незнакомый. Говорит: «От Терентия Алексею поклон. Терентий приболел, просит навестить. В полночь, у насосной станции, в Карповском саду». Я записала слово в слово.
В полночь Карповский сад пуст и тих. Хорошее место, осторожное. Всякого человека слышно издалека.
Сейчас половина десятого.
– Я к себе, переоденусь в штатское. Не в мундире же идти. Еще шлепнут с перепуга.
– Погодите. Я должна с вами поговорить. Давно хотела, но то папа рядом, то времени нет… – Надя решительно нахмурилась, но лоб был слишком гладкий и морщился неубедительно. – Никогда меня больше не целуйте. Никогда!
Смахнула сердитую слезинку.
– Хорошо, – очень серьезно ответил Алексей. – Больше никогда не буду. Слово.
– Вы не спрашиваете почему?
– А что спрашивать? И так ясно. Вам это не нравится. Вы доказали, что вы не девочка, а боевой товарищ. Так и буду к вам относиться.
К его удивлению, Надя рассердилась пуще.
– Ничего вам не ясно! Мне нравится. Мне очень нравится! Я влюблена в вас, как последняя дура и мещанка! – Теперь она смотрела на него чуть не с ненавистью. – Нужно думать о важном, о главном, о великом, а я как дура днем и ночью: что он имел в виду, когда сказал то-то или то-то, почему он на меня так посмотрел или почему он на меня не посмотрел… Вчера села у зеркала и не заметила, как просидела полтора часа. А надо было работать с шифровкой… Вы поцеловали меня в ладонь – как электричеством ударило. Поцеловали в щеку – она потом сутки была горячей. Это невыносимо, это стыдно! Пожалуйста, не мучайте меня!